Форум » "HEAVY-HEAVY-HEAVY"-FAN-КLUBERZZZ » ГРЯЗЬ. очень рекомендую прочитать (1). » Ответить
ГРЯЗЬ. очень рекомендую прочитать (1).
Igor: “The Dirt - Motley Crue: Confessions of the World's Most Notorious Rock Band” Громадное количество информации, НО на мой взгляд , абсолютно не утомительная книга от бас-гитариста MOTLEY CRUE - NIKKI SIXXa, повествующая о нелёгкой жизни рок-музыкантов и на самом деле очень жёсткая книга о том "как там у них, у музыкантов всё это бывает". Книга не для тех, кто хочет читать её и попасть в цирк: огни бенгальские не горят, слоны не танцуют, львы сквозь обруч прыгать не будут, ручные обезьянки на дрессированных собачках в этой книге не катаются, девки полуголые пляшут в другом месте....оркестр MOTLEY CRUE вершит совсем другое.....Почитайте, будет интересно. Блестящая книга. (Перевод товарища Антона)
Ответов - 17, стр:
1 2 All
Igor: Посвящается нашим жёнам и детям в надежде на то, что они простят нас за всё, что мы когда-либо совершили. "История, которая будет здесь рассказана, написана более чем одним пером, поскольку в суде история преступления рассказывается более, чем одним свидетелем". - Уилки Коллинз "Женщина в белом" 1860. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: “ПЁСТРЫЙ ДОМ” Глава первая ВИНС "О НАШЕМ ПЕРВОМ ДОМЕ (ЕСЛИ ЕГО МОЖНО ТАК НАЗВАТЬ), ГДЕ ТОММИ БЫЛ ПОЙМАН СО СПУЩЕННЫМИ ШТАНАМИ И СВОИМ «ХОЗЯЙСТВОМ» В ЧУЖОЙ «НОРЕ»; О ТОМ, КАК ПОДОЖГЛИ НИККИ К ВЕЛИЧАЙШЕМУ НЕСЧАСТЬЮ ДЛЯ КОВРА; ГДЕ ВИНС ЖАЖДЕТ НАРКОТИКОВ ДЭВИДА ЛИ РОТА; А МИК СКРОМНО И ОПРАВДАННО ДЕРЖИТСЯ В СТОРОНЕ ОТ ВСЕГО ЭТОГО" Ее звали Бульвинкль (Bullwinkle – лось, персонаж мультфильма). Мы называли ее так, потому что лицом она очень походила на американского лося. Но Томми, даже притом, что он мог получить любую девчонку на Sunset Strip, которую только пожелал бы, не хотел порывать с нею. Он любил ее и хотел жениться на ней, потому что, по его рассказам, кончая, она могла забрызгать всю комнату. К сожалению, это было не единственным, она могла заставить летать по всему дому. Ещё были тарелки, одежда, стулья… но в основном это были её кулаки, что вполне было в её духе. До того времени я жил в Комптоне , я никогда раньше не видел, чтобы кто-то мог обладать такой силой. Одно не к месту сказанное слово или взгляд заставляли ее взрываться в ревнивом гневе. Однажды ночью Томми попытался не пустить её в дом, закрыв дверь на щеколду (замок был давно сломан, т.к. дверь уже неоднократно ломала полиция), тогда она схватила огнетушитель и бросила его через большое окно, чтобы пробраться внутрь. Полицейские приехали снова той же ночью и наставили на Томми пистолеты, в то время как мы с Никки прятались в ванной. До сих пор не могу понять, кого мы тогда боялись больше: Бульвинкля или полиции. Стекло мы так и не вставили. Это было слишком сложной работой для нас. Теперь после вечеринок люди могли стекаться в наш дом, расположенный неподалёку от клуба «Whisky A Go-Go», либо через разбитое окно, либо через изуродованную гнилую коричневую парадную дверь, которая оставалась закрытой только потому, что мы сворачивали кусок картона и подсовывали его под низ. Я делил комнату с Томми, в то время как Никки, этот засранец, отхватил себе большую комнату. Когда мы поселились там, мы договорились меняться, чтобы каждый месяц кто-то получал отдельную комнату в своё личное пользование. Но у нас никогда не получалось соблюдать этот порядок. Это было слишком сложной работой для нас. На дворе был 1981-ый год, и мы были без гроша, с одной тысячью экземпляров семидюймового сингла, которые наш менеджер отпечатал для нас, и с десятком вещей, записанных на наше имя. В передней находился один кожаный диван и стереосистема, которую родители Томми подарили ему на Рождество. Потолок был покрыт маленькими круглыми вмятинами, т.к. каждый раз, когда соседи жаловались на шум, мы предпринимали ответные меры, стуча в потолок ручками швабр и гитарными грифами. Ковер был испачкан алкоголем, кровью и окурками от сигарет, стены чернели обожженными обоями. Квартира кишела паразитами. Если нам нужна была духовка, то необходимо было выдерживать её при высокой температуре в течение добрых десяти минут, чтобы убить полчища насекомых внутри неё. Мы могли бы использовать ядохимикаты, чтобы истреблять тараканов, ползавших по стенам, но мы просто брали спрей с лаком для волос, подносили зажигалку к носику и сжигали ублюдков заживо. Конечно, мы могли позволить себе (или позволить себе украсть) такие важные для нас вещи, как, например, лак для волос, т.к. нам просто необходимо было делать высокие начёсы для выступлений в клубах. Кухня была меньше, чем ванная, и такая же гнилая. В холодильнике обычно было немного старого тунца, пиво, болонская колбаса «Oscar Mayer», майонез с истёкшим сроком годности, иногда даже хот-доги, если это было начало недели (мы воровали их из винного магазина, который находился внизу или покупали их на отложенные деньги). Тем не менее, обычно Большой Билл- двухсоткилограммовый байкер и вышибала из клуба «Трубадур» (который умер год спустя от передозировки кокаина) - приходил и съедал все наши хот-доги. Мы всегда боялись сказать ему, что это единственное, что у нас было из еды на тот момент. Были, правда, пара человек, которые жили на нашей улице, кто испытывал к нам чувство жалости, поэтому время от времени они приносили нам по большому шару спагетти. Когда мы по-настоящему испытывали нужду, Никки и я встречались с девчонками, которые работали в продовольственных магазинах, только для того, чтобы разжиться продуктами. Но выпивку мы всегда покупали на собственные деньги. Это было делом чести. В раковине догнивали: два стакана и одна тарелка (это всё, что у нас было из посуды), которые мы иногда ополаскивали. Порой было достаточно заплесневелого куска кекса, зачерствевшего на тарелке, чтобы заменить нам полноценную пищу, и Томми никогда этим не гнушался. Всякий раз, когда накапливался мусор, мы открывали маленькую скользящую дверь в кухне и выбрасывали его во внутренний дворик. Теоретически, внутренний дворик мог бы служить приятным местом, где могли поместиться мангал и кресло, но вместо этого там находились мешки, банки из-под пива и пустые бутылки, нагромождённые настолько высоко, что каждый раз, когда мы открывали дверь, нужно было сдерживать весь этот хлам, чтобы он не посыпался обратно в дом. Соседи жаловались на запах и крыс, которые целыми стаями бегали по всему нашему внутреннему дворику, но было совершенно бесполезно заставить нас что-то с этим поделать, даже после того, как у нашей двери появились представители лос-анджелесского департамента здравоохранения с судебным постановлением, обязывающим нас устранить ту экологическую катастрофу, которую мы устроили. Но по сравнению с ванной наша кухня выглядела безупречной. За эти приблизительно девять месяцев, пока мы жили там, мы никогда не чистили туалет. Томми и я были еще подростками: мы просто не знали, как это делается. Мы бросали туда тампоны, оставшиеся в душе от девчонок, приходивших накануне ночью, слив и зеркало была черны от крашеных волос Никки. Мы не могли позволить себе - или просто были слишком ленивы, чтобы позволить - туалетную бумагу, поэтому там были заляпанные дерьмом носки, билеты на наши собственные концерты и страницы из журналов, разбросанных по всему полу. С обратной стороны двери висел плакат «Slim Whitman». Я даже не знаю почему. Из ванной прихожая вела к двум спальням. Ковер в холле был покрыт обугленными пятнами, потому что во время репетиций нашего шоу мы поджигали Никки, и горящая жидкость всегда стекала по его ногам прямо на многострадальный ковёр. Спальня, которую делили мы с Томми, была налево от прихожей, она была полна пустых бутылок и грязной одежды. Мы спали на матрасах, лежавших прямо на полу и покрытых простынями, цвет которых напоминал цвет раздавленного таракана. Однако мы считали нашу комнату весьма цивилизованной потому, что у нас была зеркальная дверь в уборную. Именно, что БЫЛА... Однажды ночью к нам пришёл Дэвид Ли Рот с большой грудой всякой дури, которую он по обыкновению носил с собой, и сел на пол спиной прямо к этой самой двери. Пока он так сидел и что-то увлечёно нам рассказывал, дверь вдруг ни с того ни с сего сорвалась с петель, упала на него сзади и треснула пополам, ударившись о его затылок. Дэйв приостановил на полсекунды свой монолог, а затем продолжал, как ни в чём не бывало. Он, казалось, не заметил что произошло - он даже не просыпал ни крупинки своего «волшебного порошка». У Никки в комнате был телевизор и несколько дверей, которые открывались в гостиную. Но он наглухо заколотил их по вполне определёным причинам. Он любил сидеть на полу, сочиняя альбом "Shout at the Devil", в то время как все веселились вокруг него. Каждый раз, когда мы играли в «Whisky-А-Go-Go», половина толпы заваливала к нам домой после концерта и всю ночь пили, нюхали, кололись… короче, делали всё, что только могло прийти им в голову. Тогда я был единственным из нас, кто принимал наркотики внутривенно, потому что блондинка по имени Lovey, избалованная бисексуалка, не брезгавшая групповушкой, у которой был «280Z» (модель спортивного автомобиля «Nissan»), показала мне, как нужно вводить кокс. Среди тех, кто к нам захаживал почти каждую ночь, были бывшие члены таких групп панк-сцены, как «45 Grave» и «Circle Jerks», в то время как парни из новоявленных металлических команд, таких как «Ratt» и «W.A.S.P.», предпочитали тусоваться во внутреннем дворе или на улице. Девочки приходили к нам, как на работу - посменно. Одна могла выходить через окно, в то время как другая уже входила в дверь. У нас с Томми было собственное окно, а у Никки было своё. Нужно было только сказать: "Есть там кто-нибудь? Заходи!". И они входили, хотя идти приходилось иногда через всю гостиную. У нас часто бывала одна тёлка, противная рыжая краснокожая толстуха, которая не могла даже протиснуться в окно. Но у неё был «Ягуар Экс-Джей-Эс» («Jaguar XJS»), который был любимым автомобилем Томми. Он хотел водить эту тачку больше всего на свете. Наконец, она сказала ему, что, если он её трахнет, то она разрешит ему водить её «Ягуар». Той ночью я и Никки пришли домой и обнаружили тощие ноги Томми, распластанные по полу, и эту огромную голую дрожащую массу, беспощадно подпрыгивающую на нём вверх и вниз. Мы просто переступили через него, взяли ром и Колу и сели на нашем покосившемся диване, чтобы понаблюдать за этим зрелищем: вместе они напоминали красный «Фольксваген-жук» с четырьмя белыми покрышками, под днищем которого лежал механик. Когда «механик» закончил работу, он застегнул свои штаны и посмотрел на нас. "Мне нужно идти, джентльмены, - он сиял от гордости - я собираюсь прокатиться на её тачке!" Затем он рванул на улицу сквозь хлам в гостиной, через сломанную переднюю дверь, мимо шлакобетонных блоков и плюхнулся в автомобиль, довольный собой. Это был не последний раз, когда мы заставали эту парочку за "скреплением" дьявольской сделки. Мы жили в этом свинарнике почти столько же, сколько ребенок остаётся в чреве матери перед тем, как появиться на свет. В течение всего этого времени, пока мы жили там, мы хотели получить контракт на запись альбома. Но то, к чему мы пришли, в конце концов, были - выпивка, наркотики, тёлки, нищета и постановления суда. Мик, который жил со своей подругой в Манхэттен Бич (Manhattan Beach), постоянно твердил нам, что это не лучший способ для получения контракта. Но я всё-таки думаю, что он был неправ. Это место было местом рождения «Motley Crue», и словно свора бешеных псов мы покинули суку с переизбытком безрассудного и агрессивного тестостерона в нашей крови, чтобы зачать миллионы внебрачных металлических групп.
Igor: Глава вторая МИК «ОБ ЭТОМ ДОМЕ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ, ГДЕ ПОСТУЛИРУЕТСЯ ВЗАИМОСВЯЗЬ МЕЖДУ БУЛЬВИНКЛЕМ И ВНЕЗЕМНЫМИ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ» Как-то я сказал им: «Знаете, в чём ваша проблема? Чем больше дури вы потребляете, тем больше вы рискуете подсесть на это дело. Это замкнутый круг!». Затем я взял стакан и бросил его через всю комнату, но никто не мог понять, что происходит. Я всегда был одним из тех, кто знает, как делать такие вещи, чтобы не подсесть. Предполагаю, что я был там посторонним. У меня была квартира в Манхэттен Бич, где мы жили с моей подругой. Долгое время я к ним не совался. Наконец, я побывал в их доме и увидел всё это. Мне уже давно минул 21 год, а они всё ещё были как 18-тилетние. Я заехал к ним как-то на Рождество, у них была маленькая ёлка, которую они украли и украсили банками из-под пива, женскими трусами, какими-то соплями, иглами и дерьмом. Прежде, чем мы поехали на выступление в «Country Club» той ночью, они выволокли эту ёлку во внутренний двор, облили её бензином и подожгли. Им казалось это забавным, но по мне - она просто воняла. Знаете, вся эта хрень мне очень быстро надоела. Там всегда было настолько грязно, что, если провести пальцем по любой поверхности, то под ногти тут же набивалась грязь. Я предпочитал оставаться дома, пить и терзать свою гитару. Никки гулял с какой-то ведьмой, которую трахал в туалете (или может быть в гробу у неё дома). Томми гулял с… я не могу вспомнить ее имени, но мы называли ее Бульвинкль. Однако американский лось - не самое симпатичное животное. Она была абсолютно безбашенной – срывала огнетушители со стен, разбивала ими окна, чтобы войти в дом. По мне, она была тупой, молодой и собственнической натурой, к тому же, ещё и сумасшедшей. Я бы никогда не смог пролезть через разбитое окно, рискуя поранить себя. Что там внутри у таких людей? – для меня это слишком большая загадка. Все любят искать пришельцев, но я думаю, что мы сами и есть пришельцы. Мы - потомки нарушителей спокойствия с других планет. Точно также как Австралия была тюрьмой для Англии, куда они ссылали всех своих преступников, то же самое можно сказать и о Земле. Это планета, где они высадили нас. Мы - безумные гребаные людишки, взявшиеся неизвестно откуда, просто горстка мусора. У меня болит спина!
Igor: ЧАСТЬ ВТОРАЯ: РОЖДЕННЫЙ СЛИШКОМ СВОБОДНЫМ . Глава первая НИККИ "ОБ ИСПЫТАНИЯХ И МУКАХ ЮНОГО НИККИ, ГДЕ НАШ ГЕРОЙ: БЫЛ ЖЕСТОКО ИЗБИТ ЗА ТО, ЧТО ЧИСТИЛ ЗУБЫ НЕ В ТОМ НАПРАВЛЕНИИ; ИЗУЧАЕТ ТОНКОСТИ, КОТОРЫЕ НЕОБХОДИМО ЗНАТЬ ПРИ ЗАБОЕ КРОЛИКОВ; ИСПОЛЬЗУЕТ КОРОБКУ ИЗ-ПОД ЗАВТРАКА ДЛЯ САМООБОРОНЫ; ДЕРЖИТ ЗА РУКИ СЛАДКУЮ САРУ ХОППЕР; И ПРОДАЕТ НАРКОТИКИ" Мне было четырнадцать лет, когда я арестовал свою мать. Она была в бешенстве от того, что я допоздна где-то шатался, не делал уроки, слишком громко играл на гитаре, одевался, как неряха… не могу вспомнить, что ещё ей не нравилось, но я решил, что с меня хватит. Я разбил свой бас об стену, раскидал стереосистему по всей комнате, сорвал со стен плакаты «MC5» и «Blue Cheer» и пробил дыру в черно-белом телевизоре в передней. После этого я громко хлопнуть входной дверью. На улице я методично бросил по камню в каждое окно нашего дома. Но это было только начало. Я хорошо спланировал то, что должно было последовать за этим. Я побежал к близлежащему дому, где жили дегенераты, с которыми я любил вмазаться, и попросил нож. Кто-то бросил мне стилет. Я вытащил лезвие, вытянул свою левую руку, покрытую браслетами, воткнул в неё нож чуть выше локтя и продвинул его вниз примерно на четыре дюйма, достаточно глубоко, чтобы кое-где была видна кость. Я не чувствовал боли. На самом деле, я даже подумал, что это выглядит довольно круто. Затем я вызвал полицию и сказал, что моя мать напала на меня. Я хотел, чтобы они забрали ее, чтобы я мог жить один. Но мой план имел неприятные последствия: полиция сказала, что, если ей будут предъявлены обвинения, то, как малолетнего, живущего на её попечении, они должны будут поместить меня в детский дом до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать. Это подразумевало, что я не смогу играть на гитаре в течение последующих четырёх лет. Но то, что я не буду играть на гитаре в течение четырех лет, означало, что я не буду этого делать уже НИКОГДА. А я очень этого хотел. Уж в этом я никогда не сомневался. Тогда я заключил сделку со своей матерью. Я сказал ей, что я откажусь от обвинений против неё, если она отстанет от меня, оставит меня в покое и позволит мне быть самим собой. "Ты больше не должна вмешиваться в мою жизнь, - сказал я ей, - поэтому просто отпусти меня". И она отпустила. Я больше никогда не возвращался. Это была запоздалая развязка моих давних поисков независимости и спасения. Всё началось, как в песне классика панка Ричарда Хелла «Blank generation» ("Пустое поколение"): "Я твердил «позвольте мне выйти отсюда», ещё до того, как родился на свет". Я родился 11 декабря 1958 года, в 7:11 утра, в Сан-Хосе . Я родился, что называется, ни свет ни заря, и, вероятно, поэтому, до сих пор привык рано просыпаться. Моей матери очень «везло» на фамилии, которые она получала от всех своих мужей. Она была урождённой Дианой Хэйт - девочка с фермы из штата Айдахо с искрящимися глазами. Она была остроумна, решительна, деятельна и чрезвычайно хороша собой, словно звезда киноэкрана пятидесятых годов, с элегантно короткой стрижкой, ангельским лицом и фигурой, которая заставляла мужчин на улице замедлять шаг при виде её. Но она была «паршивой овцой» в своём семействе, полная противоположность ее совершенной, избалованной сестрицы Шэрон. У неё был неукротимый и дикий характер: совершенно капризная, склонная к случайным приключениям и абсолютно неспособная создать хоть какое-то подобие стабильности. Она определенно была моей матерью. Она хотела назвать меня толи Майклом, толи Расселлом, но прежде, чем она смогла это сделать, медсестра решила спросить моего отца, Фрэнка Карлтона Феранна (который несколькими годами позже оставил ее, а, к счастью, и меня), как следует меня назвать. Он наплевал на желание матери и назвал меня Фрэнком Феранна, в честь самого себя. Так они и записали в моём свидетельстве о рождении. С первого же дня моя жизнь пошла наперекосяк. Наверное, в тот момент мне следовало бы заползти обратно в утробу и попросить создателя: «Не могли бы мы начать всё сначала?». Мой отец ещё достаточно долго ошивался где-то поблизости так, что у меня даже успела появиться сестра, о которой, впрочем, как и о моем отце, у меня нет никаких воспоминаний. Моя мать всегда говорила мне, что моя сестра, когда была маленькой, ушла, чтобы жить отдельно, и мне не разрешалось с ней видеться. Только спустя тридцать лет я узнал правду. Для моей матери, беременность и дети были опасной роскошью, ей советовали быть осторожней, но этому совету она следовала недолго, до тех пор, пока не начала встречаться с Ричардом Прайором. Большая часть моего детства прошла мимо таких понятий, как «сестра» и «отец». Я никогда не думал о себе, как о несчастном подростке из разбитой семьи, потому что я не представлял наш дом как-то иначе, чем просто мать и я. Мы жили на девятом этаже Клуба Сент-Джеймс, тогда он назывался Сансет Тауэрс, на Сансет Бульвар. Всякий раз, когда я становился помехой для неё, она отправляла меня к бабушке с дедушкой, которые постоянно перемещались с места на место, живя то в чистом поле в Покателло, штат Айдахо, то на камнях Южной Калифорнии, то на свиноферме в Нью-Мексико. Мои бабушка и дедушка постоянно угрожали оформить опекунство и забрать меня к себе, если моя мать не прекратит вести разгульную жизни. Но она никогда бы не бросила меня и никогда бы не остановилась. Ситуация изменилась к худшему, когда она присоединилась к оркестру Фрэнка Синатры в качестве бэк-вокалистки и начала встречаться с басистом Винни (Vinny). Я наблюдал, как они все время репетировали со звездами того времени, такими, как Митци Гейнор, Каунт Бэйси и Нельсон Риддл, которые прошли через их оркестр. Когда мне было четыре года, она вышла замуж за Винни, и мы переехали в Лэйк Тахо, который в то время становился мини-Лас Вегасом. Я просыпался в шесть утра в небольшом коричневом доме, где мы жили, и играл один на улице, кидая в пруд камешки и ожидая, когда они, наконец, встанут с кровати, что обычно случалось не раньше двух часов пополудни. Я знал, что очень опасно будить Винни, потому что он мог меня ударить. Он всегда был в ужасном настроении и при наличии малейшего повода вымещал свою злость на мне. Однажды днем он принимал ванну и вдруг заметил, как я чищу зубы из стороны в сторону, вместо того, чтобы делать это сверху вниз, как он меня учил. Он встал, голый, волосатый и весь покрытый бисером водяных капель, словно горилла, попавшая под ливень, и ударил меня кулаком прямо в голову так, что я рухнул на пол. Тогда мать, как обычно, покраснела и набросилась на него, а я в тот момент побежал к пруду, чтобы спрятаться. На то Рождество я получил два подарка: пока я играл на улице, мой отец зашёл к нам домой, и, толи в качестве невнятного жеста, чтобы загладить свою вину, толи, проявив истинные отцовские чувства, ограниченные, правда, весьма скромными доходами, оставил мне в подарок красные пластмассовые санки с кожаными ручками. Вторым же подарком стало рождение моей сводной сестры Сэси. Мы переехали в Мексику, когда мне было шесть лет. Или мать и Винни скопили достаточно денег, чтобы взять тогда годовой творческий отпуск, или они бежали от кого-то (скорее всего, это были полицейские)… Они никогда не говорили мне почему. Все, что я помню это то, что мать и Сэси летели туда самолётом, а я должен был пересечь границу в Корвэйр с Винни и Бэль. Бэль - была его немецкая овчарка, которая, подобно самому Винни, постоянно нападала на меня безо всякой причины. Мои ноги, руки и туловище были покрыты следами укусов ещё долгое время. Именно поэтому я до сих пор и не выношу этих грёбаных овчарок. (Я упомянул об этом просто потому, что Винс купил себе овчарку.) Мексика была, наверное, лучшим временем моего детства: я бегал голышом с мексиканскими детьми по пляжу около нашего дома, играл с козами и цыплятами, разгуливающими повсюду, ел севиче («ceviche» – блюдо мексиканской национальной кухни), ходил в город за приготовленными на огне кукурузными початками, обернутыми в фольгу, а, когда мне было 7 лет, я впервые курнул «травку» вместе с матерью. Когда Мексика им надоела, мы возвратились в Айдахо, где моя бабушка и дедушка купили мне мой первый патефон – маленькую серую пластмассовую игрушку, которая могла крутить только синглы. Игла у него была на крышке, и всякий раз, когда крышка была закрыта, играла песня, а как только крышку открывали, он останавливался. Я имел обыкновение слушать все время Элвина и «Бурундуков», которых мать никогда не позволяла мне забывать. Год спустя мы все погрузились в трейлер «U-Haul» и прибыли в Эль-Пасо, штат Техас. Дедушка спал в спальном мешке на улице, бабушка дремала на сидении трейлера, а я спал, свернувшись калачиком на полу, словно собака. Когда мне исполнилось восемь лет, меня уже тошнило от этих путешествий. После такого сумасшедшего количества переездов, где большую часть времени я проводил наедине с самим собой, дружба стала напоминать мне телевизор: это было что-то такое, что можно было переключать время от времени, чтобы отвлечь себя от того факта, что я совершенно одинок. Всякий раз, когда я был в компании детей моего возраста, я чувствовал себя неуклюжим и неуместным. В школе у меня были проблемы с успеваемостью. Трудно сосредоточиться на учёбе, если знаешь, что не пройдёт и года, как я уеду и никогда больше не увижу никого из этих учителей и ребят. В Эль-Пасо дедушка работал на бензоколонке «Shell», бабушка оставалась в трейлере, а я ходил в местную начальную школу, где дети были просто безжалостны. Они толкали меня, дразнили и говорили, что я бегаю, как девчонка. Каждый день, когда я шел одни в школу, я должен был проходить через двор средней школы, где меня забрасывали футбольными мячами и едой. К ещё большему моему унижению, дедушка остриг мои волосы, которые мать всегда позволяла мне отращивать, и сделал мне «flattop» («плоская макушка» - название мужской стрижки) – не самая модная причёска для конца шестидесятых. Со временем мне понравилось жить в Эль-Пасо, потому что я начал проводить много времени с Виктором, гиперактивным мексиканский мальчишкой, который жил на другой стороне улицы. Мы стали лучшими друзьями и делали все вместе, что позволило мне не обращать внимания на множество других детей, которые ненавидели меня за то, что я был бедным белым калифорнийским отребьем. Но как только я начал привыкать к этой жизни, последовала неизбежная новость: мы снова должны были уезжать. Я был опустошен, потому что на этот раз я должен был кого-то покинуть, а именно Виктора.
Igor: МЫ ОКАЗАЛИСЬ В САМОМ ЦЕНТРЕ ПУСТЫНИ, в Энтони, штат Нью-Мексико, потому что моя бабушка и дедушка думали, что они смогут заработать больше денег на свиноферме. Вместе со свиньями мы также выращивали цыплят и кроликов. Моя работа заключалась в том, что я должен был брать кролика за задние лапы и вгонять палку сзади под основание его черепа. Его тело билось в конвульсиях у меня в руках, из носа капала кровь, а я в это время стоял и размышлял: "А ведь он был моим другом. Я убиваю своих друзей". Но в то же самое время я знал, что такова была моя роль в семье; это то, что я должен был делать, чтобы стать мужчиной. Школа находилась в девяноста минутах езды на автобусе по немощеной дороге, и это было настоящей пыткой. Когда мы приезжали, старшие дети, которые сидели в задней части автобуса, валили меня на землю и стояли надо мной, пока я не отдавал им свои деньги, которые мне давали на завтраки. После первых семи раз я поклялся, что этого больше не будет. На следующий день это случилось снова. На следующее утро я взял с собой металлическую коробку для завтрака «Apollo 13» и на автобусной остановке наполнил её камнями. Как только мы доехали до школы, я выбежал из автобуса, и, как обычно, они меня догнали. Но на этот раз я начал размахивать коробкой, ломая носы, круша головы и разбрызгивая кровь повсюду, пока коробка не раскрылась при встрече с лицом одного из этих ублюдков. Они больше никогда со мной не связывались, и я чувствовал свою силу. Вместо того, чтобы скукоживаться в окружении старших детей, я теперь просто думал про себя: "Только попробуйте меня тронуть, я вам быстро надеру задницы". И я так и делал: если кто-нибудь толкал меня, я сразу же давал отпор. Я был сумасшедшим, и они все начали понимать, что им лучше держаться от меня подальше. Теперь, когда я оставался один, вместо того, чтобы бросать камешки, я начал бродить по грязной дороге с моей коробкой-«оружием» и собирать в неё всё живое и неживое, что приковывало моё внимание. Моим единственным другом была старая леди, которая жила в трейлере поблизости, совсем одна в самом центре пустыни. Она сидела на своей кушетке с поблёкшими цветами на обивке и пила водку, а я в это время кормил золотую рыбку. После года проживания в Энтони бабушка и дедушка решили, что выращивание свиней не такое прибыльное дело, как они рассчитывали. Когда они сказали мне, что мы возвращаемся обратно в Эль-Пасо и будем жить в одном квартале от нашего старого дома, я был в полном восторге. Ведь это означало, что я снова увижу своего друга Виктора. Но я уже не был прежним - я был ожесточенным и деструктивным, а Виктор нашел себе новых друзей. Я проходил мимо его дома, по крайней мере, два раза в день, чувствуя свою отрешённость, и гнев нарастал ещё больше, когда я шёл через двор средней школы, где меня забрасывали различными спортивными снарядами, по пути в Gasden District Junior High, где я учился. Я просто ненавидел это. От злости я начал красть книги и одежду из чужих шкафчиков, ходил в центральный магазин «Piggly Wiggly's», воровал там леденцы и заедал их «Hot Wheels» - попкорн в мешочках по десять центов, в надежде, что меня не поймают. На Рождество дедушка продал часть самого дорогого, что у него было, включая радиоприёмник и свой единственный костюм, только для того, чтобы купить мне индейский нож, и я вознаградил его жертву тем, что резал им шины у автомобилей. Месть, ненависть к самому себе и скука проторили мне дорогу в несовершеннолетнюю преступность. И я хотел идти этой дорогой до самого конца. Бабушка и дедушка, в конечном счете, возвратились в Айдахо, на шестидесятиакровое поле в Туин Фолс (Twin Falls). Мы жили рядом с силосной ямой, которая наполнялась шелухой и отходами, остававшимися после уборки урожая. Всё это сваливалось в кучу, смешивалось с химикалиями, закрылось пластиковой крышкой и оставлялось гнить в земле до тех пор, пока не становилось достаточно вонючим, чтобы этим можно было кормить коров. Тем летом я жил жизнью Гекельберри Финна - ловил рыбу в ручье, гулял по железнодорожным рельсам, подкладывал мелкие монетки под колёса проезжающих поездов и строил форты из стогов сена. Большинство вечеров я бегал вокруг дома, воображая, будто езжу на мотоцикле, затем запирался в своей комнате и слушал радио. Однажды ночью ди-джей поставил песню «Big Bad John» в исполнении Джимми Дина, и в тот момент я совершенно потерял голову. Она как косой скосила всю мою скуку. Песня была мощная и стильная: это было круто. "Есть! Я нашёл, - подумал я, - это то, что я искал". Я так много раз звонил на радиостанцию, чтобы заказать «Big Bad John», что, в конце концов, ди-джей сказал мне, чтобы я прекратил звонить. Когда началась школа, всё повторилось в точности, как в Энтони. Дети дразнили меня, и я снова должен был пустить в ход кулаки, чтобы остановить их. Они высмеивали мои волосы, мое лицо, мои ботинки, мою одежду – ничто не оставалось без внимания. Я чувствовал себя, как головоломка с одной потерянной частью, и никак не мог понять, что же это за часть и где её следует искать. Тогда я присоединился к футбольной команде, потому что насилие было единственной вещью, которая заменяла мне любой смысл и дарила ощущение власти над другими людьми. Я делал это первоклассно, и, хотя я играл и в нападении, и в защите, я преуспевал именно как защитник на последней линии, где я мог крушить куотербэков (разыгрывающих). Мне нравилось делать больно этим засранцам. Я был абсолютным психом. Я мог так завестись на поле, что иногда срывал с себя шлем и начинал лупить им других ребят, точно так же, как это было с моей «Apollo 13» в Энтони. Мой дедушка до сих пор говорит мне: "Вы играете рок-н-ролл точно так, как будто играете в футбол". Через футбол постепенно пришло уважение, и через футбол же пришло признание со стороны девчонок. Они начали замечать меня, а я начал замечать их. Но как только я, наконец, начал находить для себя хоть какую-то нишу, бабушка и дедушка снова переехали. Теперь это был Джером, штат Айдахо и я снова должен был начинать всё сначала. Но на сей раз, было отличие: благодаря Джимми Дину, у меня теперь была музыка. Я мог слушать радио по десять часов в день: «Deep Purple», «Bachman-Turner Overdrive», «Pink Floyd»... Однако первой записью, которую я приобрёл, была «Nilsson Schmilsson» в исполнении Гарри Нильсона. У меня просто не было выбора. У одного из моих первых друзей, жлоба по имени Пит, была сестра - загорелая белокурая провинциальная горячая штучка. Она всегда ходила в коротких обрезанных джинсах, что вызывало у меня приступы желания и паники одновременно. Ее ноги были словно золотые арки, и каждую ночь всё, о чём я мог мечтать, лёжа в кровати, было то, как хорошо было бы вогнать между ними. Я следовал за нею повсюду будто клоун, спотыкаясь о собственные ботинки. Она болталась в аптеке, киоске с содовой водой и в магазине грампластинок, где, когда я, наконец, скопил достаточно денег, чтобы купить альбом «Fireball» группы «Deep Purple», она так улыбнулась мне своими большими белыми зубами, что внезапно я обнаружил, что покупаю «Нильсон Шмильсон», только потому, что она упомянула о нём. Это был город Джером, который повёл меня вниз по узкой дорожке, которая, спустя годы, приведёт меня в Общество Анонимных Алкоголиков, где, по иронии судьбы, я встретился и подружился с Гарри Нильсоном. (на самом деле, в бредовом состоянии воздержания, мы фактически обсуждали с ним возможность сотрудничества на альбоме). Джером имел самый высокий процент токсикоманов на душу населения по сравнению с любым другим городом Соединенных Штатов, что было внушительно для городка с населением всего в три тысячи человек. Я подружился ещё с одним мужланом по имени Аллан Викс, и мы проводили большую часть времени у него дома, слушая «Black Sabbath» и «Bread», уставившись в школьный ежегодник и рассуждая о том, за какими девчонками мы хотели бы приударить. Конечно же, когда речь заходила о конкретных действиях в этом направлении, мы имели довольно жалкий вид. На танцах в средней школе, мы всегда стояли снаружи, слушая доносившуюся из-за дверей музыку и испытывая смущение всякий раз, когда мимо нас проходили девчонки, потому что мы очень боялись танцевать с ними. Той весной мы услышали, что приезжает местная группа, чтобы выступить в нашей школе, и купили билеты. Басист был огромный негр с повязкой на голове, как у Джими Хендрикса, а у гитариста были длинные волосы и байкерские усы, как у Ангелов Ада. Они казались настолько крутыми: у них были настоящие инструменты, большие усилители, и они приковывали к себе внимание трёхсот очарованных гимназистов Джерома. Это был первый раз, когда я видел живую рок-группу, и я был охвачен благоговением (хотя они, наверное, ненавидели всех, кто пришёл на их выступление в этой задрипанной школе в маленьком городишке). Я не помню ни то, как они назывались, ни то, как они звучали, ни то, исполняли ли они кавера или свои собственные песни. Все, что я помню, это то, что они были похожи на богов. Я был слишком бестолковым, чтобы иметь хоть один шанс с сестрой Пита, так что я согласился на Сару Хоппер: жирная, веснушчатая девчонка в очках, никаких коротеньких шортов, а ноги её скорее больше походили на одутловатые полукруги, чем на золотые арки. Держась за руки, Сара и я прогуливались по центру Джерома, который размером был всего с один квартал. Потом мы шли в аптеку или смотрели на те же самые грампластинки снова и снова. Иногда, чтобы произвести на неё впечатление, я выходил с альбомом «Beatles», спрятанным под моей рубашкой, и мы слушали его в безукоризненном доме, где жили ее квакеры-родители (квакеры – члены религиозной общины). Однажды ночью, я лежал на зеленом, цвета авокадо, ковре моих бабушки и дедушки, когда их черный бакелитовый телефон, которым пользовались настолько редко, что он просто висел на стене без стола и стула поблизости, вдруг зазвонил. "Я хочу сделать тебе подарок" - голос на другом конце провода принадлежал Саре. "Хорошо, а что это?", - спросил я. "Я назову тебе только инициалы", - ворковала она в трубку, -"B.J.". А я ответил: "Что это?" "Я сижу с детьми. Приходи". Пока я шёл к ней, я перебирал в голове возможные варианты - пластинка Билли Джоэла, фигурка младенца Иисуса, большой косяк (Big Joint)? Когда я пришёл, то увидел, что на ней было красное дамское бельё, которое плохо подходило ей по размеру, принадлежавшее, судя по всему, хозяйке дома. "Ты хочешь пройти в спальню?", - спросила она, заложив руку за голову и опершись локтем о стену. "Зачем? ", - спросил я, как идиот. Вот так, в то время, как дети играли в соседней комнате, я впервые занимался сексом и обнаружил, что это очень похоже на мастурбацию, но требовало гораздо больших усилий. Сара, однако, не отпускала меня так просто. Она хотела этого все время: пока ее родители готовили для нас печенье на кухне, я трахал их дочь в соседней комнате. В то время как ее родители были в церкви, мы делали это в автомобиле. Это становилось рутиной, пока ко мне не пришло внезапное осознание, которое, приходит ко всем мужчинам, по крайне мере, один раз в жизни: я трахаю самую уродливую девчонку в городе. Почему бы не перейти на качественно новый уровень? Таким образом, я бросил Сару Хоппер, а также свалил и от Аллана Викса. И меня совершенно не заботило, что они чувствовали, потому что я впервые имел смелость думать, что смогу стать выше всего этого. Вместо этого я начал болтаться с классными ребятами, такими как 136-тикилограммовый мексиканец по имени Бубба Смит. Я стал светским парнем и пристрастился к алкоголю и наркотикам, которые, как я думал, заставят меня выглядеть круто, особенно в свете ультрафиолетовых фонарей, которые я вскоре купил в свою спальню. А любой подросток в доме знал, что, если у кого-то в спальне есть ультрафиолетовые фонари, то этот ребенок больше не ваш. Теперь он принадлежит только своим друзьям. Прощай шоколадное печенье и «Beatles», здравствуй марихуана и «Iron Maiden». Я был все еще далек от самых крутых ребят в Джероме. У них были автомобили; у нас же были велосипеды, на которых мы любили гонять по парку и терроризировать прогуливающиеся парочки. Я приходил домой поздно, абсолютно обкуренный, и смотрел тв-шоу "Don Kirshner's Rock Concert". Бабушка и дедушка пытались любым способом сдерживать меня или читали мораль. Но однажды я взбесился. Это было для них уже слишком, чтобы воспитывать меня каждую ночь. Поэтому они отослали меня жить с матерью, которая переехала с моей сводной сестрой Сэси в Куин Энн Хилл, в окрестности Сиэтла, где они жили с ее новым мужем, Рамоном, большим добродушным мексиканцем с зализанными назад черными волосами, у которого была крутая приземистая тачка.
Igor: ЗДЕСЬ, НАКОНЕЦ-ТО, БЫЛ БОЛЬШОЙ КИШАЩИЙ ГОРОД, ползающий и порочный, достаточно большой, чтобы угодить моим пристрастиям к наркотикам, алкоголю и одержимости музыкой. Рамон слушал Эль Чикано, Чака Мэньона, «Слай и Зэ Фэмили Стоун», а также все виды испаноязычного джаза и фанка, который, между затяжками косячка, он пытался учить меня играть на раздолбанной, расстроенной акустической гитаре, на которой не было струны «ля». Вскоре мы, КОНЕЧНО ЖЕ, переехали в место, которое находилось поблизости, под названием Форт Блис - куча маленьких четырёхквартирных домишек для неимущих. В первый день в школе, вместо того, чтобы бить меня, мои одноклассники спросили, играю ли я в какой-нибудь группе. И я ответил им, что играю. Я должен был добираться до школы на двух автобусах, и как-то, убивая время в ожидании второго автобуса, я на полчасика зашёл в магазин музыкальных инструментов под названием "West Music". Там на стене висела красивая гитара «Les Paul» с золотым верхом, у которой было чистое богатое звучание. Когда я играл на ней, я пытался вообразить, что я на сцене со «Stooges», посылаю в зал визжащие гитарные соло, кружась, как Игги Поп (Iggy Pop), терзая микрофонную стойку, и публика прорывалась к сцене подобно тому, как это было в гимнастическом зале школы в Джероме. В школе я подружился с рокером по имени Рик Ван Зант, длинноволосым наркоманом, который играл в группе, и у которого была гитара «Stratocaster» и «маршальский» комбик. Он сказал, что ему нужен басист, но у меня не было инструмента. Поэтому как-то днём я зашел в магазин «Уэст Мьюзик» с пустым футляром от гитары, который я одолжил у одного из друзей Рика. Я попросил дать мне форму для заявления о приёме на работу и, когда парень отвернулся, чтобы найти её, я быстро сунул гитару в футляр. Моё сердце билось сквозь майку, и, когда он вручил мне бланк, я едва мог говорить, Пока я изучал его, я заметил, что ценник от гитары остался висеть снаружи футляра. Я сказал ему, что вернусь позднее и принесу заявление, затем вышел так неосторожно, как только мог, случайно ударяя обращающим на себя внимание футляром в стены, двери и ударные установки. Итак, теперь у меня была гитара. Я был готов делать рок, поэтому направился прямиком на репетиционную базу Рика. "Вам нужен басист? - я сказал ему, - я к вашим услугам". "Вам нужна бас гитара", - поглумился он. "Прекрасно", - ответил я, бросил футляр на стол, открыл его и вытащил моё новое "приобретение". "Ты - идиот, это же гитара!". "Я знаю, - солгал я, - буду играть бас на гитаре". "Ты не будешь этого делать!" Так что скоро я распрощался с моей первой гитарой, продав её, а на вырученные деньги приобрёл блестяще-черный бас фирмы «Rickenbacker» с белой накладкой. Каждый день я пробовал учить «Stooges», «Sparks» (особенно "This Town Ain't Big Enough for Both of Us") и «Aerosmith». Я ужасно хотел присоединиться к группе Рика, но они, впрочем, как и я, знали, что играю я дерьмово. Кроме того, они в большей степени были приверженцами рокеров с традиционными грандиозными рифами, таких как Ричи Блэкмор, «Cream» и Элис Купер (особенно «Muscle of Love»). Парень, живший по соседству с Риком, собирал состав для своей группы «Mary Jane's», поэтому я попробовал присоединиться к ним, но я был безнадежен. Все, что я мог - брал одну ноту и держал её примерно в течение тридцати секунд в надежде на то, что она была правильной. Наконец, находясь вне тусовки «от восемнадцати и старше», я попытался туда проникнуть. Я встретил парня по имени Гэйлорд - панк-рокера, у которого была собственная квартира и группа «Vidiots». Каждый день после школы, я шел к нему домой и напивался до отключки, слушая «New York Dolls», «MC5» и «Blue Cheer». Там всегда была дюжина приглэмованных, а-ля «New York Dolls», цыпочек и пижонов с накрашенными ногтями и косметикой на глазах. Нас называли Whiz Kids («вундеркинды», золотая молодёжь), не потому, что мы были сообразительны и проворны – а мы были такими - а потому, что мы ярко одевались, подобно Дэвиду Боуи, чей альбом «Young Americans» только что вышел. Как и английские стиляги, мы продали бы все свои наркотики, только для того, чтобы купить одежду. Я практически переехал к Гэйлорду и перестал бывать дома. Я принимал наркотики постоянно – «травка» (pot), мескалин (mescaline), кислота (acid), амфетамин (crank) - и вскоре я стал добросовестным панк-рокером Whiz Kids, торгующим для них наркотиками. Я начал встречаться с девчонкой по имени Мэри. Все называли её Лошадиная голова, но я любил ее по одной простой причине: она любила меня. Я был счастлив хотя бы потому, что она прямо говорила мне об этом. После недель наркотиков и рок-н-ролла я был крут, но все еще патетичен (чувствителен, жалок). Накрашенные ногти на руках и ногах, рваный панковский прикид, размалёванные глаза и бас гитара, которую я таскал с собой повсюду, хотя всё ещё не играл ни в одной группе. Мы выделялись, и где бы мы ни появились, над нами непременно смеялись. В школе мне пришлось ввязаться в драку, потому что группа черных подростков назвала меня Элис Боуи и перегородила коридор, чтобы не дать мне пройти. На пути из школы домой я начал замышлять ограбления. Я стучал в двери домов, мимо которых проходил, если два дня подряд никто не отвечал, то следующим днем я выбивал заднюю дверь и брал то, что только мог спрятать под курткой. Я приходил домой со стерео, телевизорами, светильниками, фотоальбомами, вибраторами… всё, что мне только попадалось под руку. В нашем квартале я обчистил всё до основания, облазил каждый угол и даже вскрывал стиральные машины ломом в поиске «четвертаков» (монета достоинством в 25 центов). Я все время был зол - отчасти, из-за грёбаных наркотиков, от которых сильно зависело моё настроение, отчасти потому, что я обижался на мать, и отчасти потому, что ЭТО было обязательным атрибутом панк-рока. Почти каждый день я продавал наркотики, крал всякое дерьмо, ввязывался в драки и жарился на кислоте. Я приходил домой, ложился на диван, врубал по ящику телешоу "Don Kirshner's Rock Concert", а затем вырубался сам. Моя мать не знала, что происходит: Гей я? Натурал? Серийный убийца? Актёр? Мальчик? Мужчина? Инопланетянин? Кто? Сказать по правде, я и сам этого не знал. Каждый раз, когда я переступал порог дома, мы начинали ругаться. Ей не нравилось то, во что я превращался, а мне не нравилось то, какой она была всегда. Поэтому однажды это и случилось: я не мог больше этого выносить. На улице я был свободен и независим, но дома, как предполагалось, я был ребенком. Я больше не хотел быть ребенком. Я хотел, чтобы меня оставили в покое. Поэтому я разнёс нашу квартиру, порезал себя ножом и вызвал полицию. По большому счету, это помогло, ибо вскоре я уже был свободен от неё. Ту ночь я провёл с моим другом Робом Хемфиллом – придурком, помешанным на «Aerosmith», который корчил из себя Стивена Тайлера. Он считал, что Тайлер - это панк, которому Мик Джаггер и в подмётки не годится. После того, как его родители выгнали меня, я спал в автомобиле Рика Ван Занта. Я пытался просыпаться перед тем, как его родители уходили на работу, но обычно они находили меня спящим на заднем сидении. В третий раз, когда они поймали меня, они позвонили моей матери. "Что происходит с вашим сыном? - спросил мистер Ван Зант, - он ночует в моем автомобиле". "Он сам за себя отвечает ", - сказала моя мать и повесила трубку. Когда я мог, я ходил в школу. Это был хороший способ делать деньги. Между занятиями я крутил косячки для ребят, зарабатывая по пятьдесят центов за пару. После двух месяцев хорошего бизнеса, директор школы, обходя закоулки, поймал меня с мешком марихуаны на коленях. Это был мой последний день в школе. Я побывал в семи школах за одиннадцать лет и, так или иначе, был сыт по горло. Будучи теперь свободным от школы, я проводил свои дни под мостом на 22-ой улице, где убивали время другие изгнанные и уволенные. По-любому, идти мне было некуда. Я нашел работу на Виктория Стэйшн в качестве посудомойки и снял квартиру с одной спальней на семь человек, которые также, как и я, бросили школу. Я украл другой бас, а что касается съестного… я ждал, когда на Виктория Стэйшн выбрасывали мусор, где помощники официанта могли выкинуть остатки мяса. Я быстро погружался в депрессию: только год назад я был готов принять весь мир, а теперь моя жизнь катилась в никуда. Когда я сталкивался с моими старыми друзьями, например, с Риком Ван Зантом или Робом Хемфиллом, или с Лошадиной головой, я чувствовал себя отчужденным, как будто я вылез из грязной канавы и запачкал их. Я не испытывал желания продолжать работать, поэтому я бросил работу. Когда я смог позволить себе платить за жильё чуть больше, я переехал к двум проституткам, которые меня пожалели. Я жил в их кладовке, развесив плакаты «Aerosmith - Get Your Wings» и «Deep Purple - Come Taste the Band» на стенах, которые заставляли меня чувствовать себя как дома. Впереди была пустота. Однажды, я пришел домой в свою кладовку, а мои матушки-шлюхи исчезли. Владелец их выгнал, так что мне пришлось вернуться в автомобиль Ван Зантов. Зима приближалась стремительно, и я дико мёрз по ночам. Чтобы достать денег, я начал продавать перед концертами мескалин, завёрнутый в шоколадную обёртку. На шоу «Rolling Stones» в Сиэтл Колизей ко мне подошел прыщавый парень и предложил мне купить немного мескалина. Я согласился, потому что он предложил хорошую цену, но как только я это сделал, из ближайшего автомобиля выскочили два копа и надели на меня наручники. Парень оказался агентом. Они затащили меня под Сиэтл Колизей, били и требовали назвать им какие-то имена. Однако, по каким-то причинам, они не арестовали меня. Они взяли все мои данные, угрожая мне десятилетним тюремным сроком минимум, а затем отпустили. Они сказали что, если они ещё когда-нибудь увидят меня снова, даже если я ничего не сделаю, они посадят меня за решетку. Я чувствовал себя так, как будто моя жизнь летит ко всем чертям: мне негде было жить, я никому не верил, и, в конце концов, я никогда не играл ни в одной группе. Фактически, как музыкант я был полное дерьмо. Как раз за неделю до этого я продал свою единственную бас гитару, чтобы на вырученные деньги купить наркотики для сбыта. Поэтому я сделал единственно возможную вещь, которую мог сделать панк-рокер, упавший на самое дно: я позвонил домой. "Я должен уехать из Сиэтла, - умолял я свою мать, - мне нужна твоя помощь". "Почему я должна помогать тебе?", - спросила она холодно. "Я просто хочу навестить бабушку и дедушку", - попросил я. На следующий день моя мать приехала, чтобы посадить меня на междугородний автобус. Она действительно не хотела видеть меня снова, но она и не хотела доверять мне деньги. Также она не преминула напомнить мне, что она - многострадальная святая, потому что помогает мне, а я – эгоистичный сопляк. Но единственная вещь, о которой я мог думать в тот момент, была "Бум! Я уезжаю и больше никогда не вернусь". Все, что у меня было из музыки в дороге - записи "Aerosmith" и "Lynyrd Skynyrd" и потрепанный бум-бокс. Я прослушал эти кассеты много раз, пока не добрался, наконец, до Джерома. Я вышел из автобуса на пятнадцатисантиметровых платформах, в сером твидовом двубортном пиджаке, с огромной шевелюрой и лакированными ногтями. Лицо моей бабушки побелело. Вдали от Сиэтла и моей матери, я не причинял никому никаких неприятностей. Весь конец лета я работал на ферме, таская поливочную трубу. Я скопил денег, которые заработал, и фактически купил гитару – фальшивый «Gibson Les Paul», который продавался в оружейном магазине за 109 $. Моя самодовольная тетка Шэрон несколько раз посещала ферму со своим новым мужем, большой шишкой в мире звукозаписи из Лос-Анджелеса по имени Дон Циммерман (Don Zimmerman). Он был президентом Кэпитол Рекордс, родного дома Битлз и Sweet, и он начал присылать мне рок-журналы и кассеты. Однажды, после получения его последней посылки меня осенило: здесь, в гребаном штате Айдахо, я слушал Питера Фрэмптона, в то время как в Лос-Анджелесе «Тhe Runaways» и Ким Фаули , и Родни Бингенхаймер, и чуваки из журнала «Creem» бывали на всех вечеринках в хипповых рок клубах. Всё это дерьмо происходило там, а я пропускал это.
Igor: Часть вторая: "РОЖДЕННЫЙ СЛИШКОМ СВОБОДНЫМ" Глава вторая МИК «О ВОСХИТИТЕЛЬНОМ И СЛУЧАЙНОМ СТОЛКНОВЕНИИ МИКА С ПРОДАВЦОМ СПИРТНОГО» В «Стоун Пони» брали два бакса за рюмку текилы, но я не собирался платить им. Той ночью мы должны были пить бесплатно, т.к. в то время я играл в группе, играющей южный рок, которая была у них на хорошем счету. Первоначально они назывались «Десятиколёсный драйв», но я сказал им, что, если они хотят, чтобы я присоединился к ним, то им следует сменить название. Теперь мы были «Пауки и Ковбои»- название, которое по 10-тибальной шкале тянуло на 4,9. В Северном Голливуде я спускался по Бёрбанк Бульвар в магазин «Магнолия Ликёр», чтобы взять полпинты дешевой текилы. Было холодно, как у ведьмы за пазухой, и я, уставившись в землю, всю дорогу думал о том, как мне научить «Пауков и Ковбоев» хорошей музыке. Я не провёл всю свою жизнь, играя на гитаре, пренебрегая своими детьми, моей семьёй, моим преподаванием – ничем, поэтому я вообще легко мог обойтись без южного рока. Когда я вошёл в магазин, парень за прилавком поглумился: "Ты похож на рок-н-роллера". Я не могу сказать, был ли он любезен или посмеялся надо мной. Я посмотрел на него и увидел парня с дикими крашеными черными волосами, неряшливой косметикой и кожаными штанами. Думаю, я сказал ему, что он напоминет мне рок-н-роллера тоже. Я всегда ищу людей, с которыми я мог бы играть, поэтому я решил задать ему несколько вопросов и посмотреть, есть ли у него шансы. Он только что переехал сюда и жил со своими тетей и дядей, который был важной шишкой в Кэпитол Рекордс или где-то там ещё. Его звали Фрэнк (Frank), он играл на басу и был похож на вполне нормального парня. Но затем он сказал, что слушает «Aerosmith» и «Kiss», а я терпеть не могу «Kiss». Они никогда мне не нравились, мать их. Я немедленно вычеркнул его из списка возможных людей, с которыми я мог бы играть. Я увлекался хорошей музыкой, такой как Джефф Бек и «Тhe Paul Butterfield Blues Band». "Слушай, - сказал я парню, - если ты хочешь увидеть реального гитариста, подгребай в «Stone Pony» после работы. Он был высокомерным парнем, и я не думал, что он придёт. Кроме того, на вид ему было лет семнадцать, так что я сомневался, что ему позволят войти внутрь. Фактически, я забыл о нем, пока не увидел его во время шоу. Я играл слайдом, используя при этом микрофонную стойку и вытворяя все эти безумные соло так, что его челюсть просто отвисла. Кто-то, проходящий мимо, помог ему её захлопнуть. После выступления мы пропустили по несколько рюмочек и говорили о всяком дерьме, о котором говорят люди, когда выпьют слишком много текилы. Я дал ему свой телефонный номер. Я не знал, позвонит ли он мне когда-нибудь, т.к. я отправлялся на Аляску, чтобы дать несколько концертов. Так или иначе, мне было плевать: ему нравились «Kiss».
Igor: Часть вторая: "РОЖДЁННЫЙ СЛИШКОМ СВОБОДНЫМ" Глава третья НИККИ "ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ МОЛОДОГО НИККИ, ЕГО СРАЖЕНИЕ С ОДНОРУКИМ ПРОТИВНИКОМ, НАБУХШИЙ ЧЛЕН И ДРУГИЕ, ДОСТАТОЧНО УВЛЕКАТЕЛЬНЫЕ СОБЫТИЯ" Мой дядя Дон меня словно завербовал. Он позволял мне водить его пыльный синий «Ford F10» – пикап с толстыми радиальными шинами; он выбил для меня работу в магазине звукозаписей «Мьюзик Плас», где управляющий наполнял наши носы кокаином; он таскал меня с собою по торговым рядам, где купил мне брюки клёш и обувь «Capezios»; он приносил мне плакаты «Свит», чтобы я мог обклеивать ими свою комнату. И новая музыка наваливалась на меня отовсюду – «X», «Тhe Dils», «Тhe Germs», «The Controllers». Лос-Анджелес был тем самым местом, которое я давно искал, и я был без ума от него. Это продлилось всего несколько месяцев прежде, чем я все испортил и снова стал бездомным и безработным. У моих дяди и тёти я чувствовал себя словно панк-рокер, которого арестовали в середине фильма "Предоставьте это Биверу". Их семейство вело размеренную жизнь американских яппи в безупречном домике, с безупречным плавательным бассейником. Дети катались на велосипедах на улице, пока с наступлением сумерек мамочка не позовёт их обедать. Они вытирали ноги, снимали обувь, мыли руки, произносили молитву и клали салфетки на колени. Есть среди нас те, кто видит жизнь как войну и те, кто видит её как игру. Это семейство не принадлежало ни к одним, ни к другим: они предпочитали сидеть где-то в стороне и наблюдать на расстоянии за тем, что происходит. Для меня жизнь была войной: во мне сидело беспокойство, сочившееся изо всех моих пор. Я носил красные штаны в обтяжку со шнуровкой впереди, «Capezios» и косметику. Даже когда я пробовал сойтись с ними, у меня ничего не получалось. Однажды мой кузен (двоюродный брат) Рики гонял мяч по двору со своими друзьями, и я попробовал присоединиться к ним. Я просто не смог этого сделать: я не помнил, ни как бит по мячу, ни как бросать, ни где стоять - абсолютно ничего. Я пытался подбить их на какое-нибудь забавное приключение, например, поискать выпивку, убежать из дома, ограбить банк… хоть что-нибудь. Я хотел поговорить с кем-нибудь о том, почему у Брайена Коннолли из «Свит» чёлка завивается внутрь, но я не мог. Они просто смотрели на меня, как будто я прибыл с другой планеты. Тогда Рики спросил: "Ты носишь косметику?" "Да", - сказал я ему. "Мужчины не носят косметику", - сказал он твердо, словно это был закон, а его друзья, поддержали его, словно это была комиссия по соблюдению нравственности. "Там, откуда я приехал, носят", - сказал я, повернулся на своих высоких каблуках и убежал прочь. В торговых рядах я видел девчонок с причёсками а-ля Фарра Фосетт, делающих покупки в «Contempo», я думал только об одном: "Где же моя Нэнси?" Я был Сидом Вишесом в поисках своей Нэнси Спанген. В конечном счете, я стал просто полностью игнорировать моих кузенов. Я сидел в своей комнате и играл на басу через старый усилитель, который был размером в полстены и был предназначен для стереосистемы, а никак не для подключения инструментов. Когда я соизволял сесть с ними за обеденный стол, я не читал молитвы и вообще был не слишком учтив. Я расспрашивал Дона о таких вещах, как: "Расскажи мне о «Свит», мужик! Эти парни принимают много наркотиков?" Я шатался по клубам и возвращался домой, когда мне вздумается. Как только они пытались навязывать мне свои правила, я посылал их ко всем чертям. Я был высокомерным, неблагодарным маленьким дерьмом. Поэтому они выгнали меня, и я ушёл в ярости. Я был так же зол на них, как и на свою мать, и снова оказался один, обвиняющий кого угодно, только не себя самого. Я нашел квартиру с одной спальней около Melrose Avenue, обманул домовладелицу, и она разрешила мне снять её без залога. Я не платил ей ни пенни в течение восемнадцати месяцев, даже при том, что я сумел на некоторое время удержаться на работе в «Мьюзик Плас». Магазин был раем - кокаин, «травка» и сексапильные девушки, которые постоянно там ошивались. У меня была табличка рядом с книгой отзывов: "Бас-гитарист ищет группу". Люди спрашивали: «Кто этот бас-гитарист?" Когда я говорил им, что это я, они принимали это к сведению. Некоторые говорили мне о прослушиваниях и приглашали меня на выступления. Одним из таких парней был рок-певец и парикмахер (это всегда плохое сочетание) по имени Рон, которому нужна была квартира. Я позволил ему остановиться у меня. У него была куча подруг, и вскоре у нас была своя маленькая тусовка. В «Мьюзик Плас» я встретил фигуристую девчонку по имени Алли, и мы, фыркая, как слоны, от транквилизатора "Канебенол", попивая пиво, зависали в рок-клубе под названием «Старвуд». Затем мы возвращались назад в мои апартаменты, трахались и слушали «Runt» Тодда Рандгрэна. У меня были бесплатные наркотики, записи и секс, который я хотел. Также я купил автомобиль, «Плимут» 49-го года, который стоил сто долларов и был таким дерьмовым, что, когда я решил заехать за Алли домой к его ролителям, мне пришлось в’езжать в горку задним ходом, потому что двигатель отказывался ехать туда по-другому. Затем меня уволили из «Мьюзик Плас». Управляющий обвинил меня в краже денег из кассы, а я послал его. "Сам пошёл!", - завопил он мне в ответ. Ослеплённый гневом, я бил его кулаком в лицо и в живот. Я вопил: «Ну! И что ты мне сделаешь?" А сделать он мог немногое: у него была одна рука. Но самое плохое было то, что он был прав: я крал деньги из кассы. Я был неуравновешенным парнем, который не любил, когда его обвиняли, даже, если это было заслуженно. В КОНЦЕ КОНЦОВ, Я НАШЕЛ РАБОТУ, продавая пылесосы «Кирби» по телефону, но это было не единственное, чем я занимался. Один из продавцов рассказал мне о работе по чистке ковров, которая была доступна любому, кто имел автомобиль. Так что я взял работу по паровой чистке ковров с единственной целью - проникать в жилище людей, устанавливать отпариватель перед дверью в спальню, дабы держать хозяев на расстоянии, а самому в это время потрошить их аптечки в поисках наркотиков. За дополнительные деньги я приносил с собой бутыль с водой и говорил людям, что это - «Скотчгард» («Scotchgard» - средство для пропитки ковров), и, типа, я могу обработать их ковры так, чтобы грязь больше не приставала к ним. Я объяснял, что текущая цена - 350$ за обработку всего дома, но т.к. я – студент, совмещающий работу и учёбу, я сделаю это за сто баксов, если они заплатят мне наличными и сохранят это в тайне. Так что я ходил по всему дому, разбрызгивая воду и воруя всякую всячину, в надежде на то, что они не заметят этого в течение нескольких дней. У меня появилось достаточно много денег, но я все еще не платил за квартиру. Жилой комплекс, где я обитал, был похож на Мелроуз Плэйс для бомжей. Моими соседями была молодая пара, и, когда они ссорились и разбегались, я стал трахать жену, пока муж не возвращался назад. Затем мы с ним подружились и занялись продажей таблеток, потому что в том месяце они вошли в моду. Кажется, я дошёл до того, что глотал их столько же, сколько и продавал. В то же самое время я начал организовывать свою первую группу, объединившись с Роном и некоторыми его друзьями: девчонкой по имени Рэкс, которая пела и пила как Дженис Джоплин, и ее другом, которого звали Блэйк (Blake) или как-то так. Мы назвали себя «Рэкс Блэйд», и, надо сказать, мы отлично смотрелись. У нас были белые штаны, со шнуровкой спереди и сзади, обтягивающие черные топы и крысиные волосы, которые напоминали Лейфа Гэрретта в плохой день. Мы репетировали в офисном здании рядом с тем местом, где играли "Мо Мос". К сожалению, звучали мы не столь же хорошо, как выглядели. Вспоминая прошлое, я понимаю, что единственной вещью, для чего нужна была «Рэкс Блэйд», было то, что это служило хорошим оправданием для потребления наркотиков, к тому же, я всегда мог наплести девчонкам, что играю в рок-группе. Как обычно, мое дерьмовое отношение сделало и этот период моей жизни весьма коротким. Я думаю, что все мои переживания были всегда настолько короткими и преходящими, что, если хоть что-нибудь начинало обретать черты стабильности, я впадал в панику и, в конце концов, спасался бегством. Так что, я был отвергнут «Rex Blade», ибо совершил классическую ошибку для музыканта из начинающей рок-группы, которую многие совершали до меня и будут совершать до скончания времён. Это случается, когда ты впервые начинаешь писать песни. Твои слова кажутся очень важными, ты имеешь собственное видение, которое не совпадает с видением других. Ты слишком самовлюблен, чтобы понять, что единственный способ становиться лучше - это слушать других людей. Эта проблема возникла из-за моего упорства и непостоянства. На месте Рекс или Блэйка я тоже вышвырнул бы меня из группы, вместе с моими песенками в три аккорда, которые я считал просто шедеврами. Несколько дней спустя, полиция постучала в мою дверь и выбросила меня на улицу. После полутора лет неуплаты за квартиру я был, наконец, выселен. Я переехал в гараж, который я нашел по объявлению за сто долларов в месяц. Я спал на полу без обогревателя и без какой бы то ни было мебели. Все, что у меня было - стереосистема и зеркало. Каждое утро я глотал горстку таблеток и отправлялся на смену на фабрику в Вудлэнд Хиллс, где с 6-ти утра до 6-ти вечера мы опускали компьютерные платы в какой-то химический раствор, который мог легко растворить руку. После работы там, мы играли весь день в настольный теннис и дрались с мексиканцами (не такое уж и плохое времяпрепровождение; позднее мы развлекались таким образом с моим полумексиканцем, полублондином вокалистом), затем я ехал прямо в винный магазин «Магнолия Ликер» на Бербанк Бульвар и работал там с 7-ми вечера до 2-ух утра. Прежде, чем отправиться домой, я запихивал столько бутылок с выпивкой в свои ботинки, сколько мог унести, и за час доезжал до своего гаража. Я с жадностью выпивал принесённое мной бухло, вставал перед зеркалом и начинал трясти своей пышной черной шевелюрой, кривить рот в ухмылке, крутить гитару вокруг шеи и валяться по полу, пытаясь изобразить Джонни Тандерса из «Нью-Йорк Доллс», пока не отрубался от усталости и выпитого спиртного. Очнувшись, я совал в рот ещё несколько пилюль, и всё начиналось сначала. Всё это было частью моего плана: я не собирался бросать работу, пока у меня не будет достаточно денег, чтобы купить оборудование, мне необходимо было создать группу, которая либо станет безумно успешной, либо привлечёт массу богатых тёлок. В любом случае, я был настроен на то, что никогда больше не буду работать. Для того, чтобы иметь дополнительные наличные, всякий раз, когда кто-то приходил, чтобы купить спиртное, я пробивал в чеке только половину цены товара. Я записывал для себя не пробитые суммы, а затем брал деньги из кассы и клал их себе в карман. Так что к концу ночи, трахнув магазин, я становился богаче на целых восемьдесят долларов. В моём «бухучёте» я никогда не ошибался больше, чем на доллар: я отлично усвоил урок «Мьюзик Плас». Однажды ночью, когда я хорошо поддал, в «Магнолия Ликер» вошёл ссутулившийся рокер с черными волосами. Он напоминал жуткий вариант Джонни Тандерса, поэтому я спросил его, играет ли он музыку. Он кивнул, что играет. "Что ты слушаешь?" – спросил я. "«The Paul Butterfield Blues Band» и Джеффа Бека", - ответил он. "А как относительно тебя?" Я был разочарован, что у этого горбуна, который выглядел настолько безумно, был такой ущербный и предсказуемый вкус. Я отбарабанил список крутой музыки, которой я увлекался – «Dolls», «Aerosmith», «MC5», «Nugent», «Kiss» - а он только высокомерно посмотрел на меня. "О, - сказал он сухо, - я-то слушаю настоящих музыкантов". "Да пошёл ты, мужик", - выпалил я в ответ. Напыщенный кусок дерьма. "Нет, это ты пошёл", - сказал он не злобно, но твердо и уверенно, как будто скоро я должен был убедиться в ошибочности своих выводов. "А ну, вали из моего магазина, засранец". Я притворился, будто собираюсь перепрыгнуть через прилавок и надрать его Джеффа-Бека-любящую задницу. "Если ты хочешь увидеть настоящего гитариста, приходи посмотреть на меня сегодня вечером. Я играю вниз по улице". "Давай-давай, вали отсюда. У меня есть дела и поважнее". Но, конечно же, я пошел посмотреть на него. Я, возможно, ненавидел его вкус, но мне нравилось его отношение.
Igor: Той ночью я украл бутылку «Jack Daniel's», сунув бутылку в носок, и выхлестал её перед тем, как войти в бар. Внутри я увидел, как весь в коже маленький заскорузлый Квазимодо, играл на гитаре слайдом микрофонной стойкой, перемещая её вверх и вниз по грифу с невероятной скоростью. Он как сумасшедший выбивал дерьмо из этой грёбаной гитары так, как будто он только что застукал её в постели со своей подругой. Я никогда в жизни не видел, чтобы кто-нибудь так играл на гитаре. И он тратил впустую свой талант с группой, которая напоминала опустившихся «Олмэн Бразерс». После выступления мы сели вместе и выпили. Я был поражен его игрой и решил, что прощу ему его дерьмовый музыкальный вкус. Позднее мы несколько раз говорили с ним по телефону, но затем я потерял его след. Я начал менять группы как перчатки. Я приходил на прослушивания по объявлениям в журнале «The Recycler», денёк играл с ними, а затем никогда больше не появлялся. Наконец, идя на встречу с очередной группой, я научился оставлять свой бас в багажнике автомобиля. Если у них не было сабвуфера, который был почти у всех (т.к. все косили под «Lynyrd Skynyrd», а я косил под Джонни Тандерса), я говорил им, что мне необходимо сбегать к автомобилю за инструментом, а затем просто уезжал восвояси. Вскоре я был вознаграждён за упорство в поисках: я ответил на объявление группы под названием «Garden» или «Soul Garden», или «Hanging Garden», или «Hanging Soul». Это были мрачные парни с длинными черными волосами, которые более или менее были похожи на меня. Однако они играли ужасный «Дорз»-подобный психоделический джэм-рок, и я снова сбежал. Но я продолжал встречаться с гитаристом этой группы Лиззи Грэйем в клубе «Старвуд». У него были длинные вьющиеся волосы, вздыбленная причёска и высокие каблуки. Эдакая помесь Элиса Купера с гремучей змеёй, он одновременно был и самой красивой женщиной, и самым уродливым мужчиной, которого я когда-либо видел, за исключением, пожалуй, Тайни Тима. Скоро выяснилось, что мы оба были одержимы «Cheap Trick», «Slade», «Dolls», ранними «Kiss» и Элисом Купером (особенно, «Love It to Death»). Именно через Лиззи я присоединился к моей первой группе в Голливуде. Лиззи был приглашен огромным ужасным ублюдком по имени Блэки Лоулесс, чтобы играть в группе под названием «Sister», которая также включала в себя неистового и сумасшедшего гитариста Криса Холмса. Я знал Блэки по гриль-бару "Rainbow": он мог просто стоять в середине зала, высоченный, с длинными черными волосами, в черных кожаных штанах и черной косметикой на глазах, и испускать магнетизм такой силы, что все девчонки скоро были у его ног. Каким-то образом Лиззи уговорил Блэки позволить мне играть на басу в «Sister» - обречённой на распад, уродливой и зловещей группе. Мы репетировали на Гауэр Стрит в Голливуде, где репетировали «Dogs». Блэки был удивительным поэтом-песенником и, несмотря на тот факт, что он был холоден и закрыт, он вдохновлял всех своей речью, а посему производил впечатление не только музыкой, но и своим появлением. На сцене он ел червей и рисовал пентаграммы – в любом случае, это вызывало реакцию у публики. В студии мы записали несколько песен, например, "Mr. Cool", иногда мы садились в кружок и часами обсуждали то, как мы будем выглядеть на сцене или что он пытается выразить в той или иной своей песне. Однако Блэки принадлежал к классу людей, подобных мне, кто видел жизнь как войну - и он всегда должен был оставаться генералом. Остальная часть группы, как предполагалось, была хорошими солдатами и ничем больше. Так Блэки и я скоро начали бодаться, снова и снова, пока не расшибли свои лбы в кровь, и, как у генерала группы, у него не было другого выхода, кроме как уволить меня со службы. Вскоре он выгнал и Лиззи, и мы оба решили сформировать свою собственную группу. К тому времени я был абсолютно без гроша. Меня уволили из винного магазина и с фабрики за то, что, репетируя с группой, я прогуливал работу. Я нашел работу в другом магазине звукозаписей под названием «Wherehouse Music» на пересечении Сансет и Уэстерн, где мне удалось избежать неприятностей. Когда с деньгами было совсем туго, я сдавал кровь в клинике на Сансет, чтобы оплатить счета. Однажды утром, пока я ждал автобус до «Уэрхаус Мьюзик», я познакомился с девчонкой по имени Энджи Саксон. Вообще-то, у меня не было никакого интереса к женщинам, за исключением одной или двух, когда они могли обеспечить меня деньгами: всё остальное время они были где-то далеко от меня. Но Энджи была другой: она была певицей, и мы могли говорить о музыке. Если не считать Энджи и Лиззи, у меня не было друзей, которые продержались бы дольше недели, я никому не мог доверять. Поскольку я всегда голодал и сидел на стимуляторах, я часто чувствовал, как будто у меня нет тела, словно я был всего лишь дрожащей массой нервов. Однажды, когда я почувствовал себя особенно подавленным и беспокойным, я решил найти своего отца. Я убедил себя в том, что звоню ему потому, что мне нужны деньги - деньги, которые он должен был мне за все эти годы, с тех пор, как он оставил меня. Но сейчас я понимаю, что я хотел чувствовать себя связанным хоть с кем-то, говорить с ним и, возможно, в процессе общения узнать хоть что-нибудь о том, что сделало меня таким безумным. Я позвонил моей бабушке, потом матери, и они сказали мне, последнее, что они слышали о нём, что он работает в Сан-Хосе в Калифорнии. Я позвонил в справочную службу, спросил о Фрэнке Феранна и нашел его. Я записал номер рядом с телефоном, а затем залпом выпил пятый вискарь, чтобы набраться храбрости прежде, чем набрать его. Он поднял трубку на первом же гудке, и, когда я сказал ему, что это я, его голос стал грубым. "У меня нет сына, " - сказал он мне. "У меня НЕТ сына. Я не знаю, кто вы". "Да пошёл ты…", - завопил я в телефон. "Не звоните сюда больше никогда", - рявкнул он в ответ и повесил трубку. Это был последний раз, когда я слышал его голос. Я проплакал много часов подряд, я вытаскивал пластинки из картонных обложек и бросал их в противоположную стену, наблюдая, как они разлетаются на мелкие кусочки. Я хватал куски винила и скрёб ими свои руки вверх-вниз и крест-накрест до тех пор, пока на красной распухшей коже не выступали капельки крови. Хотя я не думал, что смогу уснуть той ночью, но, так или иначе, первое, что я сделал, проснувшись следующим утром удивительно спокойным, я решил изменить своё имя, данное мне при рождении. Я не хотел всю оставшуюся жизнь таскать его, как ярмо, и быть тёзкой этого человека. Какое он имел право сказать, что я - не его сын, если он даже никогда не был мне отцом? Сначала я убил Фрэнка Феранна Младшего в песне «On with the Show», написав: «Фрэнки умер прошлой ночью Говорят, он покончил с собой Но мы-то знаем Как всё было на самом деле» Затем я сделал это официально. Я помнил, что Энджи всегда рассказывала мне о своём старом друге из штата Индиана, парне по имени Никки Сикс (Nikki Syxx), который играл в кавер-группе, входившей в число сорока лучших кавер-групп, а позднее – в сёрф-панк-команде под названием «John and Тhe Nightriders». Мне нравилось его имя, но я не мог просто так украсть его. Так что я решил взять себе имя Никки Найн (Nikki Nine – девять). Но все сказали, что это слишком по-панковски, а панк-рок в то время был в моде. Мне нужно было что-то более рок-н-рольное, и Сикс (Six - шесть) было то, что надо. Поэтому я решил, что какой-то сёрфер, играющий панк-рок, не заслуживает такого крутого имени, и вскоре я подал заявление о том, чтобы официально сменить имя на Никки Сикс (Nikki Sixx). Это было похоже на похищение его души, потому что годы спустя люди будут подходить ко мне и говорить: "Никки, чувак, помнишь меня, я из Индианы?" Я отвечал, что никогда не был в Индиане, а они говорили: "Да ладно, мужик, я видел тебя с «John and Тhe Nightriders»." Как-то во время тура «Girls, Girls, Girls», переключая каналы телевизора в гостиничном номере, я увидел на экране странного субъекта с землистым цветом кожи и длинными волосами, у которого брали интервью. Услышав слова: "Он – дьявол!", я остановился, чтобы посмотреть. Далее последовали бессвязные разглагольствования: "Он взял мое имя, высосал мою душу и продал её всем вам – я был настоящим Никки Сиксом (Nikki Syxx). А он использует мое имя, чтобы распространять слово Сатаны." Никки Сикс (Nikki Syxx), или Джон, как его теперь звали. ЭНДЖИ УБЕДИЛА МЕНЯ ПЕРЕЕХАТЬ к музыкантам, которые жили позади цветочного магазина, напротив Халливуд Хай Скул. Там была масса желающих стать рок-звёздами, они заполонили весь дом: спали в ванне, на крыльце, за диванными подушками. Но однажды кто-то из них сжег это место дотла. Я возвращался с работы и обнаружил толпу любопытных студентов вокруг тлеющего дома. Со своим басом в руке - я всегда брал его с собой на случай, если кто-то вздумает его украсть - я вбежал внутрь, чтобы посмотреть, нельзя ли спасти что-нибудь ещё из моих вещей. Я заметил, что пианино, взятое в аренду одним парнем, который поехал навестить своих родителей, всё ещё стояло целёхонькое, так что я выволок его из дома. Поблизости, на Хайлэнд Авеню, был музыкальной магазин, куда я и продал его за сто долларов. Энджи позволила мне переехать с нею в Бичвуд Каньон, где я зависал целыми днями, слушая ее пластинки и крася свои волосы в разные цвета, в то время как она добывала для нас деньги, работая секретаршей. Я больше не думал о пианино до тех пор, пока шесть месяцев спустя в дверях нашего дома не появились двое полицейских, разыскивающих парня по имени Фрэнк Феранна, который украл пианино. Я сказал им, что не знаю никого с таким именем. Когда Лиззи и я пытались создать нашу собственную группу, я приехал с Энджи на Редондо Бич, где она репетировала со своей группой. Я ненавидел их, потому что они слушали «Rush», у них было много гитарных педалей и говорили они всё время о каких-то «примочках», а у самого отъявленного из них были кучерявые волосы. Если и есть одна генетическая особенность, которая автоматически делает человека непригодным для того, чтобы играть рок, так это кудри. Нет ни одного кудрявого музыканта, кто был бы крут; такие люди как Ричард Симмонс - парень из «Greatest American Hero» и вокалист из «REO Speedwagon» были кучерявыми. Исключениями, пожалуй, являются Иэн Хантер из «Mott the Hoople», волосы которого скорее спутаны, чем вьются, и Slash, но его волосы пушистые, а это круто. У женщин таким эквивалентом мужских вьющихся волос является косоглазие. Если есть одна генетическая черта у женщин, которая предопределяет их ненависть ко мне, это наличие косоглазия. Мне всегда не везло с косоглазыми женщинами. Так случилось, что одна из них была соседкой Энджи по комнате. Однажды ночью я напился и попытался залезть к ней в постель, а она на следующий день рассказала об этом Энджи. Я пытался убедить Энджи, что просто перепутал её кровать с кроватью соседки, но она знала меня слишком хорошо и вышибла из дома. Я переехал в наводнённую наркотиками, изобилующую проститутками трущобу Голливуда, и сконцентрировался на лежании в собственной кровати и организации моей группы вместе с Лиззи. Мы нашли барабанщика по имени Дэйн Рэйдж– загорелого гиганта, носившего собачий воротник; клавишника по имени Джон Сэнт-Джон, который от выступления к выступлению таскал за собой здоровенный орган «Хаммонд Б-3»; и певца по имени Майкл Уайт, который, по его заявлению, однажды сделал какую-то запись для трибьют-альбома «Led Zeppelin». Сразу же нужно отметить, что этот последний был не тем человеком, которого мы искали, т.к. у него были кудрявые волосы, и он немного косил на один глаз. Мы бродили по Голливуду на высоких каблуках, с начёсанными волосами и прочими атрибутами, чем повергали в шок поклонников «Раш» и «динозавров» «Лэд Цеппелин». На дворе стоял 1979-ый год, и нас сильно беспокоило то, что рок-н-ролл был уже мёртв. Мы были и «Mott the Hoople», и «New York Dolls», и «Sex Pistols»; мы были всем, но о нас ещё никто ничего не знал. В нашем алкогольном воображении, мы были самой крутой грёбаной группой на земле, существовавшей когда-либо, и наша самонадеянность (и, конечно же, алкоголизм) после всего лишь несколько выступлений в «Старвуд» привлекла фанатических групиз. Мы назвали себя «London», но по сути мы были «Motley Crue» даже прежде, чем стать настоящими «Motley Crue». Если бы только не Майкл Уайт. Все, что я презирал, он - боготворил. Если я любил «Стоунз», он любил «Битлз». Если я любил сливочное арахисовое масло, он любил шоколад. Поэтому мы уволили его за то, что у него были кудрявые волосы, поместили объявление в «Ресайклер» и встретили Найджела Бенджамина, который был настоящей звездой рок-н-ролла в нашем понимании не только потому, что у него были прямые волосы, но и потому, что он пел в «Mott the Hoople» в качестве дублёра Иэна Хантера. Он писал великолепные тексты, а когда вставал к микрофону, то вопил как резаный. Он действительно мог петь как никто другой из тех групп, в которых я побывал прежде. Итак, у нас был сумасшедший клавишник, у которого был свой собственный «Хаммонд»; барабанщик с большой североамериканской ударной установкой; и британец-вокалист. Мы были - круче некуда. Я был так возбужден, что позвонил моему дяде в «Кэпитол» и потребовал: "Я хочу получить поддержку Брайена Коннолли из «Свит»!" "Что?!", - спросил он недоуменно. "Знаешь, у меня есть потрясающая группа, и я хочу послать ему несколько фотографий". Я послал Коннолли фотографии, и, при поддержке моего дяди, он согласился, чтобы я позвонил ему на следующей неделе. Я провёл целый день дома, прокручивая в голове то, что я ему скажу. Я брал телефон и начинал набирать номер, но затем вешал трубку. Наконец, я набрался храбрости. Как только он поднял трубку, я сходу повёл речь о «Лондон», что мы на пути к большому успеху, и что мы могли бы воспользоваться его советом или его поддержкой, или каким-либо наставлением, которое он мог бы дать. Возможно, однажды мы могли бы организовать совместный тур. "Ты закончил, приятель?", - спросил он. Я замолчал. "Я получил ваши фотографии и музыку", - продолжал он. "И я вижу, что вы пытаетесь что-то делать. Но я не могу вам помочь". "Мужик, мы собираемся стать величайшей группой в Лос-Анджелесе, и я думаю, что это было бы хорошо для нас… " Он прервал меня: "Да, ну, в общем, я уже слышал всё это раньше, приятель. Мой совет – вам не следует бросать вашу основную работу. Играя такую музыку вы никогда не станете популярными". Я был опустошен. Он был моим идолом, но теперь в одночасье он превратился в моего врага: циничная рок-звезда, сидящая на троне из дерьма в своём лондонском особняке. "Ну что ж, - сказал я, - мне жаль, что вы так думаете". Я повесил трубку и полчаса сидел, уставившись на телефон, не зная, смеяться мне или плакать. В конечном счёте, это только придало мне сил двигаться вперёд и заставить Брайена Коннолли пожалеть о том дне, когда он оскорбил меня. Нашим менеджером был Дэвид Форэст - изощрённый гений, который управлял «Старвуд» наряду с Эдди Нэшом, который позднее был замешан в деле Джона Холмса (когда порно-звезда был обвинен в избиение до смерти четырех человек в доме торговца наркотиками). Форэст, всегда щедрый, дал мне и Дэйну Рэйджу работу в клубе – уборка, а днём занятие плотницким делом. Это выглядело так - ночью «Лондон» играли, разбрасывали конфетти и ставили всё с ног на голову, а на следующий день нам платили за то, что мы всё это приводили в порядок. Только через знакомство с Форэстом я осознал весь тот упадок, который принесло смешение диско и рока на Лос-Анджелесскую клубную сцену. Я сидел в офисе с ним и такими людьми, как Беб Бьюэлл и Тодд Рандгрэн, которые отравляли моё восприимчивое сознание рассказами о передозе Стивена Тайлера и о том, как Мик Джаггер пришёл за кулисы, в то время как все групиз вырубились от героина. Ещё я видел местных героев типа Родни Бингенхаймера (Rodney Bingenheimer) и Кима Фаули (Kim Fowley). Я имел столько бесплатного рома и колы, сколько хотел, плюс я узнал все о наркотиках, название которых прежде только лишь слышал. Это были настоящие наркотики. И я их любил. Я был молод, хорош собой и имел длинные волосы. Я прислонялся к стене в «Старвуд» в ожидании тонких каблучков с сверхнапряжением в штанах, с чёлкой на глазах и высоко поднятым носом. Не сказать, чтобы я был озабочен этим, но я делал это. Я мог спать, пока не нужно было встать и сделать что-то, чтобы заработать денег, был ли это телефонный маркетинг или продажа всякого дерьма по домам, или работа в «Старвуд». Ночью я шел в «Старвуд» и пил, и дрался, и трахал девок в ванной. Я действительно думал, что я стал моими гребаными героями: Джонни Тандерсом и Игги Попом. Теперь, когда я оглядываюсь назад, я понимаю, насколько наивным и невинным я был тогда. Не было ещё никаких самолетов и полностью распроданных стадионов, никаких особняков и «Феррари». Не было никаких передозировок и оргий с вставлением гитарных грифов в задницы тёлкам. В клубе я был всего лишь дерзким ребёнком, который, как и многие другие до и после него, думал, что набухший член и горящие ноздри означают, что ты – король Мира.
Igor: Глава четвёртая МИК «ЦЕННЫЙ НРАВСТВЕННЫЙ УРОК ОТНОСИТЕЛЬНО СУЖДЕНИЯ О ЛЮДЯХ ПО ВНЕШНИМ ПРИЗНАКАМ, ВКЛЮЧАЯ НЕДОСТАТОК ВЕСА И НАГНОЕНИЯ НА ТЕЛЕ ЖАРЕНОГО ЦЫПЛЁНКА» Я подвергаю сомнению многие вещи и формирую своё собственное мнение. Эти суждения для меня столь же существенны как ракетные технологии или что-то ещё. Кто говорит, что вы должны верить чему-то только потому, что вы читали об этом в книге или видели в кино? Кто эти люди, которое утверждают: "Это единственно верный путь"? Когда все верят в одни и те же вещи, они становятся роботами. У людей есть мозги: они могут постичь что угодно, например, как летает НЛО. Когда я учился в начальной школе в 50-е, в разгар холодной войны, у нас были тренировки под названием «пригнись и спрячься» («duck-and-cover»). Нам говорили, что, если упадёт водородная бомба, все, что мы должны будем сделать, забраться под наши парты и прикрыть головы руками. Сегодня кажется смешным, что парта должна была защищать нас от радиации и полного уничтожения, но в то время мы испытывали пиетет к, возможно, интеллектуальным и информированным людям, которых мы называли своими учителями. Помню, я записал в моей записной книжке большими буквами «ПРИГНИСЬ И СПРЯЧЬСЯ» с кавычками по бокам и гигантским знаком вопроса. Что за шутка. Эта черепашка оказалась полной ерундой. Я имел обыкновение собирать и хранить записные книжки и бумаги с моими заметками, которые я писал с самого детства. Через какое-то время, многое из того, что я написал, становилось реальностью. В 1976-ом году, когда моя группа «White Horse», входившая в сороковку лучших (Top 40 band), была на последнем издыхании, готовая к тому, чтобы её пристрелили, мы репетировали в гостиной дома, где все мы и жили, когда вошёл басист и сказал: «Да мы, в натуре, похожи на пёструю кампанию». После репетиции, я поднялся наверх в свою комнату и записал эти слова в свою записную книжку – Motley Crue, затем ниже написал большими буквами - MOTTLEY CRU и сказал себе, что моя группа обязательно будет называться «Mottley Cru». Я хотел, чтобы «Уайт Хорс», которая действительно была неплохой командой, начали играть свои собственные песни и стали «Mottley Cru». "Почему бы не попробовать делать что-то оригинальное? Ведь мы по-любому голодаем!", - сказал я им. Они ответили тем, что выперли меня из группы. Так что я ушёл, прихватив всё: колонки, прожекторы, фургон. Я поместил объявление в специальное издание «Recycler», которое гласило: "Внеземной гитарист к услугам других инопланетян, которые хотят завоевать Землю". В то время я называл себя Зорки Шарлеман, поэтому я использовал это имя в тексте объявления и получил несколько по-настоящему причудливых предложений по телефону, но ни от кого, кто был бы вменяем. Я поиграл в группе под названием «Вендетта» («Vendetta» - тоже Тор 40), что позволило мне заработать достаточно денег, чтобы купить комбик «Marshall» и гитару «Les Paul». Другие маршальский комбик и «Les Paul» я купил, возвратившись из тура по Аляске, и поместил ещё одно объявление в «Ресайклер». Обычно люди пишут объявления, которые начинаются с буквы «Эй» («А»), типа, "превосходный гитарист ищет группу", только для того, чтобы их сообщение оказалось в начале списка. Мне было плевать, потому что я знал, что мое объявление сработает независимо от того, где оно находится. Это выглядело так: "Громкий, неприличный и агрессивный гитарист ищет работу". На моё объявление ответил парень с усами Гитлера из «Sparks». Но я сказал ему, что я не люблю его музыку, и лишь впустую потрачу его и своё время, если приеду к нему на прослушивание. Я полагаю, что он уважал меня за это. Какая-то дрянная группа из Редондо Бич, которая потом стала толи «Poison», толи «Warrant», толи ещё как-то, и которая развалилась в 80-ых, позвонили потому, что видели, как я играл в «Pier 52». Я так им и не перезвонил. Цитируя Энди Уорхола- "У каждого есть пятнадцать минут славы". Цитируя меня - "Желаю, чтобы у них их не было". Я думаю, что Никки, наконец, нашел моё объявление и позвонил. Мы поговорили некоторое время и условились о дне встречи. Я погрузил свою гитару и маршальские комбики в крошечную «Мазду», которая принадлежала моему другу Стику и повёз всё это в Северный Голливуд. Никки и я поздоровались словно два абсолютно незнакомых человека: ни один из нас не вспомнил, что встречал другого прежде. Он изменил имя, и его волосы, черные как уголь, переливались всеми цветами и спадали на лицо; я не узнал бы его, если даже он был моим собственным отцом. Потребовалась неделя или две прежде, чем он спросил: "Эй, ты случайно не тот странный парень, который однажды заходил в винный магазин... ". Я не мог в это поверить: он действительно превратился в себя самого. Никки сказал, что он оставил свою старую команду «Лондон», потому что слишком многие там, пытались тащить группу в совершенно разных направлениях. Теперь он пытался организовать свой собственный проект и осуществить своё собственное видение. Я притворился, будто я с ним согласен, но я знал, что он был все еще молод и наивен в музыкальном плане, но я мог повлиять на него, чтобы реализовать своё направление. На той репетиции мы играли несколько песен, которые написал Никки - "Stick to Your Guns", "Toast of the Town", "Public Enemy #1". У них был этот женоподобный парень, имя которого я не буду упоминать, который играл на гитаре. Первое, что я сделал, когда вошел, сказал: "Он не будет этого делать". Они сказали, что, если я хочу, чтобы он ушёл, я должен сам сказать ему об этом. Это был первый день, а они уже заставили меня делать их грязную работу. Также там был по-настоящему тощий парнишка с огромной опухолью на подбородке, напоминавшей Чикен МакНаггетс. Он сказал, что его толкнули или, споткнувшись на ступеньках в клубе «Газзарис» прошлой ночью, он разбил губу. Я не знал, что именно было с его лицом, но это было похоже на конкретный второй подбородок. Парень утверждал, что играет на барабанах, хотя он казался слишком молодым и худым для того, чтобы делать это хорошо. Но когда он начал играть, то оказался не промах. Он действительно поражал своей игрой. Его звали Томми. И только подумайте, объявление в «Ресайклер» нашёл вовсе не Никки. Это был Томми. Он звонил. Он оставил сообщение. Он устроил так, чтобы всё это случилось. И он был человеком, который умел играть.
Igor: Часть третья: "ЛЮБИМЕЦ ГОРОДА" Глава первая. T O М М И «О КРАСНОЙ ЯГОДЕ, КОТОРАЯ ЗАСТАВИЛА СЕРДЦЕ ЮНОШИ ВОСПЫЛАТЬ ОГНЁМ СТРАСТИ; О ПЕРСПЕКТИВАХ “ОБРАЗОВАНИЯ”, ДЕМОНСТРИРУЕМЫХ УЧАСТНИЦАМИ ВОЛЕЙБОЛЬНОЙ КОМАНДЫ; И ДРУГИЕ ВОСПОМИНАНИЯ О СЧАСТЛИВОМ ДЕТСТВЕ» Чу-у-у-у-ува-а-а-а-ак. Да-а, мать твою. Наконец-то. Сколько комнат будет у Никки, брат? Чёрт побери. Этот парень пытался засадить за решётку собственную мамашу. Я люблю его; мы были фактически женаты все эти двадцать лет (книга была написана в 2001-ом году). Но иногда это переходило всякие границы. Нет, я не похож на него. Я – безнадежный грёбаный романтик. Это часть меня, о которой многие люди даже не подозревают. Они знают всё, что им хочется знать обо мне, но они ни хрена не знают о моей душе. Это плохо, чувак, но это-то и хорошо. Все просто за-ши-бись. Моя судьба была решена, когда я почувствовал свою первую страсть к этой классной девочке, которая жила вниз по улице в Ковина. Я преследовал её повсюду. Я следил за нею на своём велосипеде, а по ночам шпионил за ней в окно, словно маленький охотник. Все, чего я хотел, чтобы она поцеловала меня. Я видел, как целуются мои папа и мама, и это выглядело достаточно круто. Я полагал, что я готов к тому, чтобы испробовать это на себе. Опыт показывает, что, если вы за кем-то долго бегаете, то очень скоро он начнет бегать за вами. Через некоторое время моя соседка сама начала следовать за мной по пятам, и мы просто сходили с ума друг по другу. Однажды, каким-то образом, мы оказались в зарослях кустарника в этой прохладной тенистой траве, где нас никто не мог видеть. На низеньких кустарниках росли маленькие ярко-красные ягоды. Они были точно такого цвета, как её губы. Не раздумывая, я сорвал одну ягоду и положил её между нашими ртами. Затем мы оба обхватили её губами и впервые поцеловались. Это было настолько романтично и удивительно: я представлял, что, если мы поцелуемся с помощью этой волшебной ягоды, то с той минуты мы станем кем-то ещё. Возможно, она превратится в принцессу, а я стану рыцарем, который увезёт ее из Ковина на своём белом коне. Мы поскачем к моему замку, а все соседи, глядя на нас, будут спрашивать: кто эти красивые принц и принцесса. И с тех пор мы жили бы долго и счастливо. До тех пор, пока кое-кто не съел и не уничтожил волшебную ягоду. Если бы этого не случилось, мы не возвратились бы обратно в Ковина и не оказались бы снова всего лишь двумя маленькими глупенькими детишками. Это именно то, что всегда случается в моей жизни: всегда есть грозовая туча, прячущаяся неподалёку в ожидании, чтобы испортить все хорошее и безупречное. Недавно я пошел к психоаналитику, и он сказал мне, что я унаследовал эту тучу от моей матушки. Ее жизнь была похожа на такую тучу: все хорошее было окружено трагедией. Ее звали Вассиликки Пападимитриу, и она была «Мисс Греция» в пятидесятых годах. Мой папа - Дэвид Ли Томас - был армейским сержантом, и предложил моей маме руку и сердце сразу же, как только увидел её впервые. Они поженились через пять дней после встречи, точно так же, как Памела и я, спустя почти сорок лет. Он не говорил ни слова по-гречески; она не говорила ни слова по-английски. Они рисовали картинки, когда хотели сказать что-нибудь друг другу, или она писала что-нибудь на греческом, а мой папа изо всех сил пытался понять смысл написанных слов при помощи греко-английского словаря. До меня она шесть раз пробовала завести ребёнка: пять раз она терпела неудачу, а, когда она забеременела в шестой раз, мой брат умер через несколько дней после рождения. По каким-то причинам это было слишком рискованно для неё. Я не знаю, как у неё хватило смелости попробовать ещё раз. Но когда она забеременела в седьмой раз, то даже отказалась вставать с кровати на протяжении всех девяти месяцев на случай, если что-то пойдёт не так. Только после того, как я родился, мои родители оставили Афины и переехали в пригород Лос-Анжелеса под названием Ковина. Это было тяжело для моей матери. Раньше она была привлекательной моделью, а теперь она жила в Америке, где должна была зарабатывать на жизнь уборкой чужих квартир, словно грёбаная прислуга. Она всегда стеснялась своей работы. Она жила в новой стране с незнакомцем, который неожиданно стал ее мужем. У неё не было ни родных, ни друзей, ни денег, и она едва говорила по-английски. Она очень скучала по родному дому, наверное именно поэтому она назвала мою младшую сестру Афина. Мой папа работал в дорожном департаменте Лос-Анжелеса, занимаясь ремонтом дорожной техники и грузовиков. Моя мама всегда надеялась, что он будет зарабатывать достаточно денег, чтобы она смогла оставить свою работу и нанять домработницу, но у него это так и не получалось. Психоаналитик сказал, что моя мама передала мне сильное каждодневное беспокойство, с которым она жила в Америке, особенно, когда я был маленьким ребенком. Она разговаривала со мной на греческом, но я был не в состоянии понять ни слова. Для меня было загадкой, почему я понимал всех окружающих, но не мог разобрать того, что говорит мне моя собственная мать. Аналитик сказал, что такие переживания ведут к постоянному страху и чувству незащищённости, которые я испытываю даже будучи уже взрослым человеком. Однажды, я пришёл на сеанс к аналитику в короткой майке с длинными рукавами, он увидел мои татуировки, и чуть было сам, мать его, не потерял рассудок. Я рассказал ему о моих родителях, и как они общались между собой, когда я был ребенком. На моём следующем сеансе он сказал, что он думал о моей семье всю неделю и пришел к выводу: "В раннем детстве вы наблюдали, что люди рисовали картинки, чтобы общаться друг с другом. Теперь вы используете эти татуировки как вид связи с внешним миром". Он указал на то, что многие татуировки были символами вещей, которые я хотел иметь в жизни, например, рыбка кои, которую я изобразил на коже задолго до того, как она появилась в пруду нашего дома. У меня также есть татуировка леопарда, и на днях я собираюсь купить этого долбанного леопарда. Я хочу, чтобы этот крутой котяра лежал на моём диване каждый раз, когда я возвращаюсь домой из тура.
Igor: ЛЮДИ ГОВОРЯТ, ЧТО ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ПРЕДСКАЗАТЬ ваше будущее, что никто не знает, что именно жизнь приготовила для вас. Но я-то знаю, что это полная чушь. Это не просто образы в виде татуировок, которые позднее стали для меня реальностью. Это уходит корнями куда более глубоко. Я предсказал своё будущее, когда мне было три года, своим ребяческим стремлением производить как можно больше шума с помощью горшков и кастрюль, выстроенных в ряд на кухонном полу, по которым я колотил ложками и ножами. Мой друг Джеральд говорит мне теперь, что тогда-то я и осознал в своей душе, чего я хотел от жизни на самом деле. И тот день, когда я начал производить этот ужасный грохот посредством маминой кухонной утвари, был днем, когда я обнаружил в себе это стремление. Но в то время я ещё не подозревал об этом. Я был слишком глуп. Вместо этого, когда я увидел, как молочник играет на аккордеоне, я решил, что я хочу учиться играть на аккордеоне. Поэтому я забросил свою детскую ударную установку, которую купили мне мои родители, чтобы держать посуду в чистоте подальше от пола, и начал брать уроки игры на аккордеоне вместе со своей сестрой. Затем учитель танцев увлёк нас своими занятиями, моя сестра и я настолько загорелись этим, что начали заниматься стэпом и присоединились к балетной труппе, которая мне нравилась намного больше, т.к. там я мог танцевать с девочками. Какой там, на хрен, бейсбол в парке с другими парнями: я только и желал, чтобы пообниматься с девчонками. После танцев я бредил пианино, но оказалось, что это всего лишь гребаная зубрёжка, я играл гаммы много раз подряд, пока мне не захотелось убивать людей, и начать хотелось прямо с моего учителя по фортепиано. Затем я увидел в комиссионном магазине гитару и зациклился на гитаре. Мой аккордеон был электрическим, фирмы «Да Винчи», я пропускал его звук через дисторшн, что звучало чудовищно, и играл на нём «Smoke on the Water», пока моя мама, наконец, не сломалась и не купила мне эту гитару. Я играл на ней через тот же аккордеонный усилитель так громко, как только мог. Окна были открыты, так что каждый по соседству знал, что у меня теперь есть долбаная гитара. Я даже вытаскивал всё это во двор и рубал там, чтобы все могли меня видеть. Не знаю почему, но я хотел, чтобы люди обратили на меня внимание. Я до сих пор так поступаю: я делаю какие-то вещи потому, что они мне нравятся, но при этом мне необходимо признание. Это всегда приносило мне массу удовольствия, но и доставляло кучу хлопот. К счастью, никакие Свидетели Иеговы не заглянули в наш дом, когда я был ребенком, иначе, вероятно, я торговал бы сейчас Библиями. Вместо этого, после того, как в школе меня приняли в маршевый оркестр для игры на малом барабане во время футбольных матчей, я вновь возвратился к ударным, которые с тех пор всегда были у меня на первом месте. Мой отец купил мне мой первый малый барабан на Рождество. Это была не какая-нибудь картонная коробка, чувак, не гребаная крашеная консервная банка и не перевёрнутый вверх дном горшок. И, если бы мой папа не заставлял меня сидеть и зубрить все эти гаммы на пианино, изучать такты, ритмы и размеры, я никогда бы не научился стучать за такое короткое время. Поскольку я пишу эти строки в то время, когда мой отец лежит на смертном одре, я не знаю, как я могу воздать ему за всё то, что он когда-то сделал для меня. Я наблюдаю, как он медленно умирает – ему, вероятно, осталось жить год, максимум – и, когда он смотрит на меня, слёзы текут из его глаз. А когда я смотрю на него – на этого человека, который только и делал, что всегда поддерживал меня – я не могу помочь ему, и только лишь плачу. После покупки барабана, он заключил со мной соглашение, что остальную часть ударной установки я должен буду приобрести самостоятельно. Он сказал мне: “Я не буду покупать её для тебя потому, что в этом случае ты не будешь её ценить. Но я помогу тебе, и наше соглашение служит для того, чтобы, если что-то пойдёт не так, и ты просрочишь свои платежи, я всегда смогу прикрыть тебе спину”. Затем он, чёрт побери, помог мне оборудовать комнату в гараже с настеленными на пол коврами, дверью из двойного слоя фанеры и звукоизоляцией, сделанной из картонных коробок из-под яиц. Мои родители оставляли свой автомобиль на улице только для того, чтобы я мог иметь звукоизолированную комнату для упражнений. И тогда, когда я был готов к тому, чтобы приобрести свой первый автомобиль, мой отец снова заключил со мной соглашение о ссуде. Он никогда не мог пройти и мили, гуляя со мной за руку, но, если я вдруг падал, пытаясь ходить самостоятельно, он всегда поднимал меня. Теперь у меня была моя собственная комната для упражнений, каждый ребенок в школе, который когда-либо играл или просто видел гитару, хотел производить впечатление, играя рок, и обычно это были одни и те же песни «Лед Цеппелин», которые игрались снова и снова. Не многие родители позволили бы своим детям делать это в их доме. Единственное правило, которое установили мне мои предки - никакой музыки после десяти вечера, и я его соблюдал. Какое-то время, по крайней мере. Музыка была всем, о чём я думал в школе: моими любимыми предметами были музыка и рисование, где я со своими друзьями мог делать рок-н-рольные майки. Также я наслаждался игрой в волейбол в составе смешанных команд (мальчики и девочки). Правда, это не имело никакого отношения к музыке, но имело много общего с рок-н-роллом, если вы понимаете, о чём я говорю. Каждый день я ходил на свои три любимых урока, а затем пропускал остальную часть школьных занятий и колотил в свои барабаны весь день, пока мои родители были на работе. Перед тем, как моя мать приходила домой, я выходил погулять, чтобы убить немного времени, а затем возвращался домой, как будто я только что пришёл из школы. Это был хороший план, пока я не начал заваливать восьмой класс. Мой учитель - Мистер Уокер- каждый день записывал наши оценки в маленькую книжечку, закрывал её и клал в свой ящик. Так, вместе с парой других ребят, которые тоже были далеко не отличники, я разработал план, чтобы украсть эту книжечку, когда он выйдет из класса покурить свою трубу. Мое условленное место было на первом ряду, поэтому, когда однажды утром он вышел покурить, я подбежал к его столу, перегнулся через него, пошарил рукой в ящике и вытащил оттуда черную книжицу. Я проделал всё это и вернулся на своё место как раз к его возвращению. Пока он обсуждал с учениками роман «Убить пересмешника», я передал книжку Реджи, который сидел позади меня, он поднял руку и попросился выйти в уборную. Я последовал за ним, также как и третий парень. Мы встретились в одной из кабинок туалета и положили книжку на крышку унитаза. Реджи вынул свою зажигалку и поджёг её. Мы были идиотами, брат: мы думали, что, если мы уничтожим её, то все наши проблемы мигом решатся, и Мистер Уокер будет вынужден перевести нас в следующий класс. К тому же, мы были вдвойне глупы, думая, что трое подростков, засевшие на десять минут в уборной, не вызовут никаких подозрений. В то время, пока мы спешили поджечь книгу с разных сторон, дверь кабинки неожиданно распахнулась. На пороге стоял Мистер Уокер, его лицо было красным, как пожарная машина. Это не предвещало ничего хорошего, чувак. Пока мы все дули на книгу, пытаясь разжечь огонь, он схватил нас за гребаные уши. Клянусь Богом, мои ноги не касались пола по пути в кабинет директора. В кабинете директора напротив стены стоял стул, и когда настала моя очередь зайти туда, он заставил меня сесть лицом к стене и взяться за поручни. "Уткнись глазами в эту точку на стене! ", – пролаял он. "В какую точку? ", - спросил я. Затем, внезапно, посыпались удары, один за другим, прямо по моей гребаной заднице. Он вышиб из меня всё дерьмо, а затем исключил из школы. Мои родители чуть было не стёрли меня в порошок. Как бы там ни было, но я всё-таки закончил школу, где присоединился к корпусу маршевого оркестра, которым я так восхищался, когда был ребенком. Поскольку мы соревновались с другими школами, я должен был изучить все виды трюков: вращение палочек, стучание по ободу барабана и всякое другое дерьмо, которое фактически превращалось потом в настоящее театральное действие. Ребята, игравшие на басовых барабанах, крутили свои молоточки на ремешках вокруг запястий, в то время как все барабанщики подбрасывали в воздух палочки и щёлкали ими в унисон, не прекращая при этом маршировать. Все, чему я научился в корупсе, я использовал потом в своей игре в Мотли. Ко всему прочему в школе я все еще продолжал заниматься балетом. Всюду, куда я приходил, люди называли меня "человек-оркестр". Но ведь я не играл на флейте: я был гребаным барабанщиком. Это бесило меня, т.к. я был единственным человеком, кто думал, что я крутой. Капитаном барабанщиков был высокий, темноволосый парень по имени Трой, который слишком рано прошёл половое созревание: его кости, похоже, распирали его тело изнутри, а лицо было всё испещрено шрамами от прыщей. Я был всего лишь новичком, но быстро начал делать успехи и вскоре уже превосходил других, т.ч. довольно скоро он почувствовал, что я угрожаю его авторитету командира. Как-то раз, за день до практики я наклонился, чтобы поднять свой барабан, когда он хлопнул меня по спине. Когда я обернулся, он стукнул меня по носу так, что тот оказался на другой стороне моего лица. Я пошел в больницу, где мне сделали анестезию, зафиксировали мой нос парой зажимов и с хрустом поставили его на своё прежнее место. Но после этого он уже никогда не выглядел как прежде: он и до сих пор кривой. Я никогда больше не видел его, потому что после этого, мои родители продали свой дом и переехали в другой, который находился в пятнадцати минутах езды от прежнего. Я начал второй год в школе Ройал Оук Хай в Ковина в районе Сан Димас. Именно там я организовал свою первую группу «U.S. 101». Я спросил моих родителей, можем ли мы репетировать в гараже, и они, чёрт возьми, разрешили. Гитарист нашей группы Том увлекался серфингом и любил «Beach Boy». Даже при том, что я считал «Бич Бойз» тупым педерастическим дерьмом, я вынужден был играть с ним, поскольку мне нужна была практика игры с действующими музыкантами. (Два члена даже продолжили потом формировать группу «Autograph».) Начиная с балета и кончая корпусом барабанщиков, я всегда был чужаком. Будучи в реальной рок-группе, тем не менее, я внезапно осознал, что это круто – быть не таким, как все. Существует большая разница - быть убогим отщепенцем или быть привлекательным одиночкой. И то, что моя группа никуда не годилась, не имело никакого значения. Мы начали играть на школьных танцах и на вечеринках во дворах: везде, где было нужно и не нужно. Именно на одном из таких выступлений я впервые увидел самого, чёрт побери, крутого парня в мире. Он был серфером с длинными белокурыми волосами, высоко взбитыми на макушке, точно так, как у Дэвида Ли Рота. Он был одет в строгий, абсолютно белый костюм, и он был в группе, куда более лучшей, чем моя. Он ходил в школу Чартер Оук Хай, примерно в миле от моей школы. Но его выгнали со второго курса, и он начал ходить в нашу школу. Как только он прошёл через двойные двери парадного входа – брюки с низким поясом, обтягивающие задницу и бёдра и расклешённые к низу и белая футболка без рукавов – вы не поверите, произошёл коллективный экстаз. Все девчонки онемели от щенячьей любви к этому длинноволосому серфенгисту-рокеру. Его звали Винс Уортон. Я подошел к нему на следующий день после занятий и сказал: "Эй, мужик, как дела? Меня зовут Томми, я играю на ударных. Я слышал, что ты играешь в группе". Его группа называлась «Rock Candy», и я начал ходить на дворовые вечеринки, чтобы выпить и понаблюдать, как они играют. У Винса был удивительный голос: он делал кавера на «Cheap Trick» и его голос звучал в точности как голос Робина Зандера. Также он пел кое-что из «Sweet» и «Aerosmith». Для меня Винс был Богом. Он пел в классной группе, он был потрясным серфером, девочки падали в обморок всякий раз, когда он проходил мимо, и плюс ко всему, ходили слухи, что ещё до того, как он поступил в среднюю школу, у него родился сын. Я думал, что мне очень повезло, что он соизволил поговорить с таким тощим неудачником, как я. Я никогда даже представить себе не мог, что стану настолько крутым, что буду играть с этим парнем в одной группе.
Igor: Часть третья: "ЛЮБИМЕЦ ГОРОДА" Глава вторая Т О М М И «ОБО ВСЁМ, ЧТО КАСАЕТСЯ ФОРМИРОВАНИЯ «MOTLEY CRUE»: БЕСПОРЯДОЧНЫЕ СБОРЫ МЕНЕСТРЕЛЕЙ, ПОДМАСТЕРИЕВ И НЕГОДЯЕВ» Это был значительный момент для «Suite 19»: наше первое выступление в «Старвуд». Я так волновался, потому что, если вы играете в «Старвуд», то вы всегда нервничаете. Мужик, когда я впервые приехал в этот долбаный Голливуд, я пошел в «Старвуд», чтобы посмотреть на «Judas Priest». Я был поражен: британские рок-звезды, которые прилетели в Голливуд со всем своим оборудованием и кожаными штанами. И я их видел. Я чуть было не сошёл с ума, когда они играли "Hell Bent for Leather". Они играли самую тяжелую музыку, которую я когда-либо слышал, и я представлял себе, что они, наверное, трахнули уже миллион тёлок. Ну, может чуть поменьше. В отличие от «U.S. 101», «Suite 19» играли собственные темы. Моя подруга, девушка из группы поддержки по имени Вики, сказала мне, что они («Suite 19») ищут барабанщика. Мы были идеальным сочетанием: три длинноволосых чудика, всех нас выперли из школы и все мы продолжали учиться, сбегая с занятий, чтобы играть всякое дерьмо под сильным влиянием Эдди Ван Хейлена. Мне было семнадцать лет, и я не мог поверить, что играю в этом убийственно мощном трио. В то время я заметил, что весь «Старвуд» обклеен плакатами группы под названием «Лондон». Спустя несколько недель после нашего выступления, я пошел посмотреть на них, и, мужик, эти парни были круче, чем грёбаный «Джудас Прист». Они выглядели как тёлки, подобно «New York Dolls» или типа того, в сумасшедших костюмах в этот долбаный горошек. Я же выглядел, как изнурённый костлявый клон Элиса Купера в леопардовых штанах из спандекса, которые обтягивали мои цыплячьи ляжки. Но они («Лондон») были такими классными, мать их, и привлекали массу горячих цыпочек. Когда я увидел, как Никки крутит свой бас на сцене, я подумал: "А это ещё что за пёс?". У него были безумные волосы, которые сходились к его скулам, словно у дорогого щенка с Беверли Хиллс, который стал беспризорным и переживал не лучшие времена. «Suite 19» распались после того, как мы исчерпали все идеи по копированию гитары Эдди Ван Хейлена. Я недолго поиграл ещё с одной командой, но она развалилась после того, как я начал встречаться с сестрой вокалиста. Ее звали Джессика, и я думал, что она чертовски сексуальна, потому что она была наполовину мексиканкой, с натуральными маленькими титьками, весёлой улыбкой и пухленькими щёчками. В первый раз мы трахнулись, когда я затащил её в свой фургон, и уже через несколько минут облизывал её снизу. Она била кулаком в стену и кричала: "О, Боже! Я сейчас кончу!" Я начал сильнее орудовать языком, как вдруг она взревела, как неистовый горный лев и ее пипка, в буквальном смысле слова, взорвалась. Вода вырвалась наружу и забрызгала всё вокруг. Она кончила так, будто танкер налетел на мель, и это была самая крутая вещь, которую я когда-либо видел в своей жизни. Тогда я подумал: "Боже мой, я люблю эту девочку. И только её!" Каждый день после репетиции я сажал её в свой фургон, мы парковались где-нибудь в тихом местечке, и каждый раз она орошала этим дерьмом всё вокруг. Я любил, чтобы она делала это прямо на меня. Однако, в конце концов, мой фургон начал вонять. Однажды днем, я возил маму в магазин, и она всю дорогу спрашивала, чем это пахнет. Я притворился, будто ничего не знаю. Позже Винс прозвал её Бульвинкль, потому что, по его словам, её лицо было похоже на лося. И, возможно, так оно и было на самом деле, но мне было плевать. Она открыла для меня двери в умопомрачительный секс. Она была моей первой настоящей подругой, и я думал, что все девчонки кончают именно таким образом. Когда же я понял, что это не так, мне было очень трудно расстаться с нею. (Единственная другая девушка из тех, кого я встречал, и кто мог делать что-то подобное, была подруга порно-звезды Дэби Даймонд– наполовину индианки, ростом под два метра. Годы спустя, когда Бульвинкль была уже просто унылым воспоминанием, я работал с Трэнтом Рэзнором из «Nine Inch Nails» в студии «A&M». Был день рождения его басиста Дэнни Лонера, поэтому я привёл Дэби и ее подругу в качестве подарка. Постреляв немного виноградинами из своей пипки, дабы поразвлечь нас, подруга Дэби села на пианино, в то время как Дэби принялась ласкать её ртом. В какой-то момент девочка откинула голову назад, застонала и на высоте двух метров от пола пустила по воздуху струю прямо во фруктовую вазу, стоявшую на другом конце комнаты.) Итак, пока я трахал Бульвинкля и подыскивал другую группу, гитарист «Suite 19», Грэг Леон (Greg Leon), начал поигрывать с Никки, который покинул «Лондон» и пытался с ним вместе организовать новую группу. Никки видел «Suite 19» той ночью в «Старвуд», и ему понравился мой стиль. Грэг дал ему мой телефон, и вскоре я отправился на встречу с ним в «Дэннис» («Denny's») на пересечении Бёрбанк Бульвар и Ланкершем в Северном Голливуде. Я был настолько взволнован, потому что, по сути, чувствовал себя всего лишь маленьким грёбаным панком. Никки мог распродать уик-энды в «Старвуд» и в «Виски», что делало его настоящим рок-божеством в моих глазах. Когда он сел напротив меня, я ещё больше занервничал, потому что за его остроконечными черными волосами я не видел, с кем разговариваю. Мне хотелось пошутить, типа: "Где этот парень?" Я хотел заказать ему собачьего печения, но я не знал, обладает ли он чувством юмора. Кстати, я не знаю этого и поныне. После ланча мы отправились в эту маленькую дерьмовую лачугу в Северном Голливуде, которая в любой момент могла просто развалиться. Он пил и закусывал за счет какой-то девчонки по имени Лора Бэлл, барабанщицы из группы под названием «Орхидеи», с которой он познакомился через Кима Фаули. Он поставил мне несколько демо-записей, над которыми он работал, и инстинктивно я начал выстукивать партию ударных на столе, точно также, как я делал это на кухне, будучи ребенком. Наша энергетика была одинаковой, и мы оба это немедленно подметили. Было ясно, что очень скоро мы будем работать вместе. Никки был заводным пацаном (driven dude), и я был таким же одержимым. Мы хотели взорвать сцену, диктовать правила на Стрип, громить и трахать всё, что движется. Пару дней спустя я привёз свою ударную установку к Никки и мы начали джемовать, только бас и барабаны, на покоробленном полу в передней его дома. Комната служила кухней, гостиной, столовой, местом для репетиций и офисом с большим платяным шкафом в стене, который заменял Никки спальню. Каждые несколько минут в течение репетиции Никки брал телефон, набирал номер и пытался впаривать кому-то электрические лампочки. Это была его работа. Древесина на стенах дома была гнилой и потрескавшейся, и жуки, выползавшие из трещин, нападали на любую еду, которую мы забывали убрать со стола. Если вы делали себе бутерброд, то его нужно было всё время держать в руках, иначе ватага насекомых набрасывалась на него. Я нервничал из-за того, что играл в другой группе с Грэгом Леоном, но чёртов Никки вышвырнул Грэга. Грэг был великолепным гитаристом - он и Эдди Ван Хэйлен были, пожалуй, лучшими гитаристами на сцене - но он был слишком обычным парнем, и Никки это не нравилось. Он сказал, что в Грэге нет изюминки, которая была у «New York Dolls» и «Stooges». Он хотел, чтобы каждый видел и думал точно так же, как и он сам. Через объявление в «Ресайклер» мы нашли другого гитариста - Робина. Робин был довольно талантлив, но он был педиком, и все об этом знали. Он заправлял свою рубашку в брюки, мыл руки перед тем, как притронуться к гитаре, разогревался, играя гаммы, и, вообще, вёл себя так, будто он поступил в университет для получения учёной степени по классу гитары. Пожалуй, всё, что в нём было стоящего, так это его шикарные волосы.Мы продолжали просматривать «Ресайклер», надеясь найти второго гитариста, который был бы уродливым и достаточно сумасшедшим сукиным сыном, чтобы он мог уравновесить Робина. Однажды я нашел то, что нужно: "Громкий, грубый и агрессивный гитарист ищет работу". Я позвонил и оставил этому парню свой номер, и, спустя неделю, в парадную дверь Никки раздался робкий стук. Мы открыли дверь, снаружи стоял маленький тролль с черными волосами до самой задницы, в ботинках на высоких платформах, обмотанных клейкой лентой, чтобы они не развалились. Он напоминал разорившегося, болезненно-испуганного, странно выглядящего родственника Кузена Итта (Cousin Itt – персонаж сериала «Семейка Адамсов»). Я захохотал и крикнул Никки: "Иди сюда! Ты должен заценить этого парня!" Когда Никки и он встали лицом к лицу, было похоже, будто «Семейка Адамсов» встретилась со «Скуби Ду». Никки, возбуждённый, оттащил меня в сторону. "Я не могу поверить! - сказал он, - он один из нас!" За спиной Кузена Итта кто-то зашевелился, неся маршальский комбик, это был коротышка по имени Джон Кроуч, или Стик, который ходил по пятам за своим шефом, и чья главная ценность в жизни, казалось, состояла в том, что у него был автомобиль, маленькая «Мазда», из одного окна которого в тот мокрый весенний день высовывался монитор, а из другого торчал гриф гитары. (Справедливости ради, надо сказать, что Стик также имел талант бегать за буритто. Мы установили оборудование Мика, и Никки показал ему, открывающий рифф для "Stick to Your Guns". Мик напряжённо наблюдал, сутулясь и потирая свои беспокойные руки, словно богомол, затем схватил свою гитару и сыграл какое-то дерьмо, сделав рифф настолько искаженным и безумным, что мы даже не смогли его узнать. Фактически, я не знал, как судить: был ли он хорошим гитаристом или нет. Больше всего другого меня впечатлила громкость, с которой он играл. И ещё мне понравилась его странная внешность и звук: как будто он прибыл с другой планеты, населенной разновидностью существ, настолько продвинутых в акустике, что им даже не требовалось принимать ванны. Закончив, Кузен Итт повернулся ко мне, глаза-бусинки пылали сквозь его запутанные волосы, и сказал: "Давай-ка сгоняем за шнапсом". Мы взяли галлон шнапса в винном магазине (американский галлон - 3,78 литра водки!!!), выпили и поджемовали ещё часок. Затем Кузен Итт снова заговорил. Он утянул Никки и меня в сторону и пробормотал что-то о Робине. Затем он, будто своенравный старик, обратился к Робину и сказал ему: "Ты уволен. Есть только один гитарист в моей группе, и это - я". Нам даже не нужно было обсуждать, подходил ли Мик для группы или нет: парень был уже принят. Робин посмотрел на Никки, затем на меня, и ни один из нас не промолвил ни слова в его защиту. Его лицо стало мрачным, затем красным, а потом он бросил свою гитару и разрыдался. Он действительно был как девчонка. После того, как Робин утащил своё дерьмо домой, Никки покрасил мои волосы в черный цвет, чтобы это соответствовало ему и Мику. Также они подбили меня сделать мою первую татуировку: Микки Маус, мой самый, чёрт побери, любимый мультяшный персонаж. Он напоминал мне меня самого: он маленький - я тощий, мы оба всегда пытаемся спасать положение, и мы оба всегда получаем девчонку в самом конце. Я попросил, чтобы художник, который делал татуировку, изобразил Майти Мауса прорвавшимся сквозь басовый барабан с палочками в руках. Никки, Мик и я начали репетировать каждый день, и было удивительно, сколько новых песен придумывал Никки. Позднее мы зависали в «Старвуд», как будто мы были уже рок-звездами. Единственное, чего нам не доставало, так это вокалиста. Мы прослушали одного тупого парня по имени О’Дин, который пел голосом - что-то среднее между «The Cult» и «Scorpions». Он был удивительным певцом, но Никки он не нравился, потому что он не звучал как Брайен Коннолли из «Sweet». Другая проблема О'Дина состояла в том, что он очень беспокоился о паре ультрачистых белых перчаток, которые он всегда носил. У него была навязчивая идея, что перчатки создавали некую ауру, и мы пытались не перечить ему в этом, потому что он был всё, что мы имели на тот момент. Мы отправились в студию, чтобы сделать запись некоторых песен Никки: "Stick to Your Guns", "Toast of the Town", "Nobody Knows What It's Like to Be Lonely" и темы группы «Малинки» "Tonight". Нам дали только два часа, и когда мы исчерпали своё время, Никки заставил меня пойти, трахнуть инженера. Ее зубы торчали наружу, словно шнуровка на волейбольном мяче, но она была хороша и имела приличное тело. Она отвезла меня к себе на квартиру, где был крутейший траходром. Вокруг кровати была натянута москитная сетка, и я никогда не испытывал ничего подобного. Тогда я был маленьким грязнулей, который хотел попробовать все ароматы, так что я сказал ей: "Ничего себе, я бы хотел здесь трахнуться". Мы хорошо провели время, и она устроила так, что мы получили бесплатное время в студии до тех пор, пока мы не начали нагло злоупотреблять гостеприимством. Во время записи последней песни, когда мы делали демо-запись "Toast of the Town", О'Дин отказался снимать свои перчатки, чтобы хлопать на заднем плане. Он думал, что, если он снимет свои перчатки, то это разрушит его магию, хотя единственной мистической загадкой было то, откуда у этого парня такой хороший голос. Никки был разгневан, когда О'Дин не стал хлопать, как это делали «Sweet» в песне "Ballroom Blitz". Так или иначе, Мик тоже ненавидел его, т.к. думал, что он жирный ублюдок, дерьмовый певец, да в придачу ещё и долбанный спиритуалист. "Мне не нравится этот парень", - бормотал Мик во время репетиций. "Он - хиппи. А я ненавижу хиппи". Я сказал Никки: "Мик не думает, что О’Дин - бог" (Здесь игра слов: Один – бог скандинавской мифологии). "Нет, чёрт побери", - сказал Мик. "Я хочу этого тощего белобрысого засранца, я видел его в «Старвуд» прошлой ночью с этой группой «Rock Candy»". "Ты имеешь ввиду Винса?! ", - спросил я. "Да, чёрт побери, я имею ввиду Винса", - нахмурился на меня Кузен Итт. "Вот это парень. Меня даже не волнует, умеет он петь или нет. Вы видели, что он делал с этой толпой? Вы видели, что творилось с этими девчонками, и как он преподносит себя на сцене?" "Я ходил в школу с этим парнем", - сказал я ему. "Девчонки обожают его". Я дал Винсу свой номер телефона на их выступлении, но он мне так и не позвонил. После того, как мы уволили O'Дина, я заскочил к Винсу домой, оставил ему плёнку с демо-записью и пригласил его к нам на прослушивание. Мы ждали в течение нескольких недель, что Винс позвонит или приедет, но он так и не появился. Наконец, я не выдержал и позвонил ему сам. "Я пытался тебя достать", - сказал Винс. "Я случайно постирал свои джинсы с твоим номером телефона в кармане и никак не мог тебе перезвонить". "Слушай", - сказал я ему. "Это твой последний шанс, чувак. Ты должен оценить эту группу, в которой я играю. Материал, который мы играем, просто сорвёт тебе крышу. Никки Сикс в группе, и у нас есть этот классный гитарист, который похож на Кузена Итта из «Семейки Адамсов»!" "Хорошо", - сказал Винс. "Моя группа кинула меня прошлой ночью, и я сейчас на грани ухода. Вот, что я скажу: я под’еду в субботу. Где вы будете?" Суббота выдалась хорошим днем: солнца не было, и с моря дул прохладный бриз. Я пил шнапс, Никки глушил «Джек Дэниелс», а Мик потягивали свой «Кайлуа» снаружи репетиционной студии «IRS» в Бербанк, когда Винс подкатил на «280Z» с этой девочкой, которую мы тут же прозвали Милочка, потому что она была блондинка, богатая и самодовольная, как Лави Хауэл из шоу «Гиллиганз Айлэнд». Она вышла из автомобиля и посмотрела на нас так, словно она была его менеджером. "Так, я должна посмотреть на этого гитариста, действительно ли он так хорош, если собирается играть с тобой, малыш", - проворковала она, тут же начав выводить нас из себя. Винс стоял там, словно маленький ребенок, наполовину нахальный, наполовину смущённый, с платиновыми белокурыми волосами, взрывающимися из его головы подобно фейерверку. Никки дал ему слова, и он начал петь. Он немного врал на верхах, но он поражал своими правильными замечаниями и оставался в тональности. И вдруг начало происходить что-то невообразимое: его писклявый высокий голос объединился с крысиным сбивчивым басом Никки, обдолбанной гитарой Мика и моими, слишком насыщенными и возбужденными, ударными. И это звучало так, как надо, несмотря на все подпевки Лави, которая продолжала жаловаться, что эти песни не подходят для Винса. Никки тут же начал переписывать свои песни под голос Винса, и первым результатом стала "Live Wire". Мы стали «Motley Crue» в один момент. В тот самый момент, разрази меня гром. Мы создали одну из наших классических песен за пять минут при первом же джеме с Винсом. Я не мог в это поверить. «Missing Persons» репетировали по соседству, и мы так завелись, что для прикола, схватили замок, висящий снаружи их двери, и заперли их в студии. Я не знаю, как они выбрались оттуда, если они вообще сделали это когда-либо.
Igor: Часть третья: "ЛЮБИМЕЦ ГОРОДА" Глава третья: В И Н С «О РОКОВОМ РЕШЕНИИ, ДОСТОЙНОМ ВЕЧНОГО ПОМИНОВЕНИЯ, И ОБ ОТЧАЯННОМ СПАСЕНИИ ОТ ЗАКЛЮЧЕНИЯ» Я действительно был весь в белом. Я носил белые атласные штаны с белыми пушистыми гетрами, ботинки «Capezio», цепи вокруг талии и белую футболку, которую я разрезал спереди и сшил половинки шнуровкой. Я красил свои волосы в такой белый цвет, какой только было возможно получить, и начёсывал их до такой степени, что это добавляло добрых полфута (15 см) к моему росту. Я пел с «Rock Candy» в «Старвуде» и не хотел от жизни ничего лучшего. Затем, на одном из наших шоу появился Томми и попытался все испортить. Я не видел его целый год с тех пор, как я покинул школу. Он носил яркие кожаные штаны, тонкие каблуки, черные крашеные волосы и ленту вокруг шеи. Фактически, он только начинал выглядеть круто. "Блин!" – воскликнул я. "Что ты с собой сделал?" "Я теперь играю в группе, чувак, - сказал он, - вон с теми парнями". Он показал рукой на двух других черноволосых рокеров в углу. Я узнал одного из них, это был сумасшедший, пропитанный наркотой, неудачник басист из «Лондон»; другой был старше и выглядел очень серьёзно. Этот тип не был из тех, кто приходит в «Старвуд», чтобы оттянуться. Из угла старший парень осматривал меня сверху донизу, словно я был куском говядины. "Я рассказал им про тебя, брат", - сказал Томми. "Они видели тебя сегодня, и они в восторге. Я знаю, что ты сейчас играешь в группе, чувак, но всё же приходи поджемовать с нами. У нас офигенный материал". Томми попросил меня прийти на прослушивание с его группой в следующий уик-энд. Я был счастлив в «Rock Candy», но, так или иначе, я согласился, чтобы не обидеть его. Он действительно выручил меня, когда я сбежал из дома, учась в средней школе. Он разрешил мне спать в своём фургоне. А после того, как его родители обнаружили бездомного пацана, живущего в их машине, со всей его одеждой, упакованной в чемодан «Henry Weinhard», они позволили мне спать на полу в спальне Томми, пока я не нашел себе новое жильё. В то время я работал электриком на строительстве «Макдоналдса» в Болдуин Парк. Чтобы удержаться на работе, я начал встречаться с дочерью босса, Лиа, высокой, не особо привлекательный бисексуальной блондинкой, которая путём сложного умственного заключения пришла к выводу, что она похожа на Рэнэ Руссо. Она показывала людям фотографии Рэнэ Руссо и говорила им, что это она, чему я практически поверил. Лиа (позже, кто-то из группы переименовала её в Лави [Lovey]), была неприлично богатой наркоманкой, она купила мне мои первые кожаные штаны за пятьсот долларов, чтобы я мог одевать их для выхода на сцену. Я начал жить с нею и водить ее «280Z». Она же сводила меня с ума. И я прилипился к ней не только из-за денег, автомобиля, дома и работы, но ещё и потому, что она научила меня внутривенно вводить кокаин, и я был практически завербован ею. Мы сидели на полу в ее ванной и кололи его друг другу, в то время как ее родители ели или спали внизу в холле. Однажды утром, после четырехдневной бессонной вечеринки, мое тело начало складываться пополам. Было 7 утра, и я должен был отправляться на работу. Меня рвало всю дорогу, я ничего не мог с этим поделать. На работе я начал слышать голоса, видеть людей, которых в действительности не существовало, и фактически беседовать с ними. Каждые несколько минут или около того, воображаемая собака пробегала мимо меня, и я оглядывался ей вслед, пытаясь выяснить, куда она побежала. Той ночью я пришел домой с работы и проспал в течение почти двадцати часов. Я проснулся абсолютно никакой, и едва начал смотреть более-менее прямо, как ко мне заскочил Томми. У него была плёнка с песнями для меня, чтобы я мог выучить тексты. Я слушал их и пытался удержаться то от рвоты, то от смеха. Не было ни одной причины, по которой я должен был играть с этой хромой группой, если её вообще можно было назвать группой. У них даже не было названия. Так что я продинамил их репетицию, а когда Томми позвонил, чтобы выяснить что случилось, объяснил, что я случайно постирал джинсы, в которых лежала бумажка с его номером телефона. И он мне поверил. Я даже никогда не стирал свою одежду, я никогда не носил джинсы и, кроме того, я точно знал, где живёт Томми. Я, возможно, заглянул бы к нему, если бы хотел поговорить с ним. Несколько дней спустя я услышал, что они нашли вокалиста, и я был рад за них. Это подразумевало, что я больше не должен буду скрываться от Томми, когда увижу его на улице. На следующей неделе «Rock Candy», как предполагалось, должны были играть на домашней вечеринке в Голливуде. Я появился полностью в белой атласной униформе, но наши басист и гитарист так и не приехали. Я стоял там как разодетый идиот вместе с нашим барабанщиком, в то время как переполненный людьми дом, в течение двух часов требовал музыки. Я был зол, как чёрт, мать их. Когда я позвонил гитаристу той ночью, он сказал, что он не хочет больше играть рок-н-ролл: он состриг свои длинные белокурые волосы, накупил кучу тонких кожаных галстуков, и решил, что «Rock Candy» теперь будет группой новой волны (new wave band). Так случилось, что на следующий день позвонил Томми и сказал, что их новый вокалист уволен. Ему повезло. Он заполучил меня, когда я был обескровлен. КОГДА «MOTLEY CRUE» ПОЯВИЛИСЬ НА СЦЕНЕ, это была скорее не группа, а банда. Мы напивались, потребляли сумасшедшее количество кокаина и ходили кругами на наших тонких каблуках, повсеместно спотыкаясь. Сансэт Стрип был выгребной ямой порочности. Проститутки в спандексе и на шпильках ходили вверх и вниз по улицам, панки сидели группами вдоль всего тротуара и громадные толпы нью-вэйверов, одетых в черное, красное и белое, стояли возле каждого клуба в громадных очередях длинною в квартал. Ким Фаули ходил вверх-вниз по Сансет, выискивая девочек и пихая их в разные группы, в то время как Родни Бингенхаймер входил с напыщенным видом в клубы, словно низенький, бледный мэр Лос-Анджелеса, способный решать судьбы групп одной лишь ротацией синглов в своём радиошоу. Каждый уик-энд огромные банды ребят из Северного Голливуда, Шерман Оукс (Sherman Oaks) и Сан Вэлли наводняли сцену, оставляя висеть над Стрип густое облако брызгов лака для волос «Aqua Net». Всякий раз, когда мы не выступали, мы делали круг – «Виски» («Whisky»), «Рокси» («Roxy») и «Трубадур» («Troubadour») – развешивая одновременно по четыре плаката на каждой стене и фонарном столбе. Если у любой другой группы висел один плакат на стене, то у нас должно было быть целых четыре: это было правилом Никки. Мне было восемнадцать, и я был слишком молод, чтобы входить в большинство мест, поэтому я пользовался свидетельство о рождении Никки, которое гласило, что меня зовут Фрэнк Феранна. Каждый на входе знал, кто я такой по «Rock Candy», но они впускали меня всё равно. Когда клубы начинали закрываться, мы отправлялись в «Радугу» («Rainbow»). Это место было устроено в виде круга, где собирались самые крутые рокеры и самые богатые ублюдки, сидевшие за столиками в самом центре. Парням должен был быть двадцать один год, чтобы им можно было войти в клуб, но девчонкам могло быть и восемнадцать. Парни сидели на своих обычных местах, а девочки ходили по кругу, пока их не подзывали к чьему-нибудь пустующему стулу. Они продолжали кружиться, словно грифы над добычей, пока вы не заполняли ими весь ваш столик. Потом все вываливали на стоянку: Рэнди Роадс , гитарист Оззи Осборнa, висел на дереве вниз головой и орал, в то время как наркоманы пробовали догнаться, и каждый пытался сжульничать на девочках. Вскоре мы с Роббином Кросби и Стифеном Пирси из «Ratt» (которые в то время играли только кавера на песни «Judas Priest»), начали называть себя «гладиаторами» и давать друг другу звания, типа «фельдмаршал» или «король». Однажды ночью, мы с Никки познакомились с абсолютно одинаковыми рыжеволосыми блондинками близняшками, которые занимались продажей жевательной резинки «Doublemint», и возвращались домой тем вечером. Позднее мы все еще не могли точно сказать кто из них кто, поэтому каждую ночь в «Радуге» мы должидались, пока они сами подойду к нам, чтобы поздороваться, т.к. нам не хотелось подойти и схватить не ту девчонку. Даже при том, что кокаин нам был не по карману, мы всегда могли его нюхать. Мы находили кого-то, у кого он был, и затаскивали их в «Чеви» (У Томми был фургон «Шевроле»), который стал нашей вечеринкой на колёсах. После «Радуги» каждую ночь, мы гуляли по Санта-Моника Бульвар (Santa Monica Boulevard), где молодые рокеры и актеры, которые так ничего и не достигли, работали сутенёрами. Украденных денег нам хватало, чтобы купить буритто с яичной начинкой от «Noggles». Затем мы откусывали один конец у буритто и засовывали свои члены в теплое мясо, чтобы отбить запах чужой пипки, чтобы наши подруги не могли узнать, что мы с кем-то трахались, или так напивались, что с трудом залезали в фургон Томми. Я не знал, что думать о Мике. Он был сумасшедший. Он сидел в противоположном от меня углу клуба и что-то писал на куске бумаги. Затем он приносил его, и там было написано что-то вроде "Я тебя убью". Его лицо было потрепанным и небритым, и он имел обыкновение все время кусать Томми за сосок. Всё, что только мог сделать Томми, легонечко отпихнуть его от себя и сказать: "Прекрати, это раздражает". Через свою дневную работу в «Старвуде» Никки каким-то образом сумел уговорить своего босса разрешить нам отыграть там наши первые выступления: по два сэта в пятницу и в субботу на разогреве у «Y&T». И даже на сцене, мы действовали скорее как банда, чем как группа. Мик нервничал, потому что прежде на репетициях мы никогда не прогоняли шоу целиком. Мы даже не знали, каким будет сэт-лист, пока Никки в последнюю минуту не написал его неряшливым почерком на листах бумаги и не разложил их на полу сцены. Во время исполнения нашей первой песни "Take Me to the Top" люди вопили, "Пошли вон!" и показывали нам средний палец. Затем один придурок в черной майке с надписью «AC/DC», харкнул прямо на мои белые кожаные штаны. Не раздумывая, я спрыгнул со сцены во время проигрыша, взял его голову в замок и начал его мутузить. Помнится, Никки огрел его по голове своим белый басом «Thunderbird». Он размахивал им, словно молотком для силомера в цирке и саданул им какого-то парня по ключице. Если бы у парня на голове был надет колокол, то он улетел бы, пробив крышу. Мы играли настолько неряшливо, что я не мог сказать, где заканчивалась одна песня и началась другая. Но мы выглядели неплохо, а дрались еще лучше. К концу второго сэта той ночью, многих из наших врагов мы превратили в наших фанатов. Они рассказали своим друзьям, и на следующий вечер пришло больше людей, чтобы посмотреть на нас. Когда «Y&T» вышли для второго сэта в субботу, половина зала опустела. В следующий раз, когда мы выступали с «Y&T», мы были уже хэдлайнерами. Одним из наших первых больших фанатов был Дэвид Ли Рот. Всего за год до этого, когда «Van Halen» играли на Лонг Бич Арена , я продавал на стоянке левые футболки с их символикой. Теперь же, Рот ходил посмотреть на мою группу. Хотя все мы знали, что делает он это не потому, что ему нравится наша музыка, а потому что он любит цеплять девочек, которые приходили посмотреть на нас, и это нам льстило. Мы были группой без контракта: он же был рок-звездой. После нашего первого выступления в «Трубадуре», Дэвид подошел ко мне. "Винс", - сказал он. Ты знаешь что-нибудь о музыкальном бизнесе?" "Да, ты договариваешься о выступлении и играешь музыку", - ответил я. "Нет", - он сказал. "Это не совсем так. Давай встретимся завтра в ресторане «Canter's Deli» на Фэйрфаксе (Fairfax) в три часа дня". На следующий день, Дэвид подтянулся на своём длинном «Mercedes-Benz» с нарисованными черепом и перекрещенными костями. Он усадил меня напротив и начал монолог на тему рок-бизнеса: он назвал, какие существуют подводные камни, как избежать жульничества, и какие пункты в контраке следует устранить. "Не связывайтесь с маленькой компанией по распространению записей", - сказал он, поливая горчицей копчёную говядину. "Вы должны иметь свои записи на Tаити. Если их нет на Tаити, то их нет нигде". Он продолжал: "Только не подписывайте контракт ни с каким менеджером. Не заключайте сделку только ради денег. Вы должны сами следить за тем, на что тратятся ваши деньги, и как они возвращается". Всем, что он узнал за последние семь лет, он поделился со мной из явного великодушия его пропитанного алкоголем сердца. Я понятия не имел, о чем он говорил, потому что я не знал ничего о бизнесе. Вскоре я подтвердил это тем, что допустил одну из самых глупых ошибок в своей карьере. Я подписал десятилетний контракт со строителем, который смыслил в этом деле даже меньше, чем я сам. Я встретил его после того, как шофёр Мика и добытчик буритто, Стик, начал приводить свою сестру на репетиции, где мы делали запись песен, которые стали потом нашим первым синглом "Stick to Your Guns" и "Toast of the Town". Она один в один была похожа на Стика, за исключением того, что у неё был всего один зуб и странное хитроумное устройство, которое напоминало змею, обвившуюся вокруг ее волос. Она была настолько уродлива, что даже Томми не стал бы спать с нею. Ее муж выглядел очень подозрительно, тонкий, как рельс - владелец строительной компании с размером мозга, как у Барни Файфа, но с сердцем большим, чем титька стриптизерши. Его звали Аллан Коффман, он был из Грасс Вэлли из Северной Калифорнии, и по каким-то причинам он хотел взойти на рок-сцену. Он напоминал психованного яппи, с бегающими глазками, как будто он всё время ждал, что кто-нибудь выпрыгнет из теней комнаты и нападет на него. Когда он напивался, то начинал лихорадочно обшаривать кусты, мимо которых мы проходили, чтобы удостовериться, что там никто не прячется. Только годы спустя мы выяснили, что он служил в военной полиции (M.P.) во Вьетнаме. Когда Стик привёл его на репетицию, казалось, что он никогда прежде не видел рок-группы. А мы никогда не видели менеджера. Он сказал, что он хочет вложить свой капитал в нас, и дал нам пятьдесят долларов - первые деньги, которые мы заработали как группа; мы тут же подписали с ним контракт. Типичный пример, который мы будем повторять в течение всей нашей карьеры - в одну минуту, мы потратили все деньги на пакет кокаина, насыпали его змейкой в одну длинную линию на столе и вынюхали. Коффман решил субсидировать нас, потому что он думал, что это будет дешево. Панк-группа, возможно, обошлась бы дёшево. Но мы не были панк-группой: мы заставили его купить пиджак из змеиной кожи и черные штаны для Томми, новый кожаный пиджак для Мика и пару ботинок за шестьсот долларов для Никки. Тогда, если мы хотели что-то, что имело три цифры на ценнике, мы должны были это украсть. Коффман думал, что он обучит нас в Грасс Вэлли и заставит нас отработать все наши капризы на живых выступлениях. Мы спали в его гостевом трейлере и ездили автостопом в город, деревенский рай всего с одной дорогой: Мэйн Стрит . Несмотря на дерьмовость местечка, мы не воздерживались от ношения тонких каблуков, использования лака для волос, красно-окрашенных ногтей, ярко-розовых штанов и косметики. В полной экипировке мы шатались по барам, пытаясь потягаться в скорости с дальнобойщиками и подцепить их подружек. В первую же ночь один из Ангелов Ада вошел в бар и остановился перед байкером с татуировкой Ангелов на руке. "Ты больше не заслуживаешь того, чтобы быть Ангелом Ада", - сказал он спокойно. Затем он щелкнул лезвием своего выкидного ножа и прямо на месте срезал им татуировку у парня. Один из концертов, который Коффман выбил для нас, проходил в месте под названием «Томминокер» , который на афишах был анонсирован как: "Голливудская костюмированная ночь". Мы вошли и увидели дюжину ковбоев с их подругами, которые были пристёгнуты к ним наручниками. Все были озадачены: они думали, что пришли посмотреть на Голливуд и не понимали, с какой планеты мы прилетели; мы думали, что мы - Голливуд и понятия не имели, с какой планеты прибыли они. Мы сыграли "Stick to Your Guns" и "Live Wire," но они только уставились на нас еще более изумленно. Тогда мы решили пообщаться с ними на их языке и врезали "Jailhouse Rock" и "Hound Dog", от которых у них сорвало крышу. Той ночью мы играли "Hound Dog" пять раз, а затем спасались бегством через черный ход прежде, чем нас убьют. Той ночью, кто-то сказал нам о вечеринке в городе. Мы отправились туда, и там было полно горячих цыпочек, которых мы никогда не видели прежде. Приблизительно через пятнадцать минут Томми подтолкнул меня и сказал: "Это не тёлки, чувак". Мы посмотрели вокруг и поняли, что мы окружены сумасбродными мужланами и деревенскими гомиками, которые вероятно носили одежду своих жен и подруг. Я спросил здоровенного блондина, стоявшего рядом со мной, есть ли у него кокс, и он продал мне мешок за двадцать долларов. Я вошел в уборную, чтобы уколоться, и чуть было не убил себя. Это была детская присыпка. Я был в бешенстве. Когда педик не закотел возвращать мне мои деньги, я стянул с него его парик, раскрутил и ударил его в лицо. Кровь потекла по его помаде, струясь вниз по его подбородоку. Внезапно дюжина жлобов-трансвеститов ринулась на нас, молотя и пиная нас своими высокими каблуками прежде, чем выбросить нас на улицу как разорванный и кровоточащий голливудским хлам. На следующий день, Коффман устроил наше первое радиоинтервью. Мы появились в студии с раздутыми губами, ушибами и чернотой вокруг глаз. И мы очень боялись: прежде мы никогда не давали радиоинтервью. Они спросили нас, откуда мы, мы молча посмотрели друг на друга, а затем Мик сказал: «Марс». После всех других кошмаров, которые Коффман называл учёбой, мы мигрировали обратно на юг в Лос-Анджелес, давая концерты и развешивая плакаты на каждой телефонном будке. Они высадили меня у дома Лави, и через минуту я был уже в ванне, ширяясь с нею, в то время как она несла вздор о том, как Аллан Коффман собирается измотать нас, и как мы должны позволить ей управлять нашей группой с помощью денег её папаши. Она выводила меня из себя, тем более, что я начал спать с куда более чудной, более симпатичной и более нормальной девчонкой-серфингисткой, которая жила вниз по улице. Лави и я туссовались той ночью до рассвета в доме парня, который был наследником корпорации «U.S. Steel» (крупнейшая сталилитейная компания), но жил в запущенном доме с одной спальней, потому что его семейство лишило его наследства. Следующим вечером я всё ещё кололся с Лави, у нас должно было быть выступление в «Country Club», и когда я вспомнил, что через десять минут должен быть там, это была катастрофа. У меня не было автомобиля или любого другого средства, чтобы спуститься с холма, на котором она жила. Я рванул из дверей и побежал вниз с холма, пока не начал спотыкаться. Я добрался до клуба, опоздав на 45 минут, и всё ещё был в банном халате. Парни беспокоились. Они были в бешенстве, что я обкололся и появился, одетый как старик. Они сказали мне, что, если я уколюсь еще хоть раз, то они меня уволят. Они были настолько разъярены и убеждены в своей правоте, что несколько лет спустя, мне было трудно не сострить что-нибудь, когда Никки и Томми прочно подсели на иглу. С той ночи я решил сбежать от Лави. Я как будто был выброшен на остров Гиллиган, зависимый от ее денег и ее автомобиля, но, если я уйду, то лишусь её источника наркотиков. Несколько дней спустя, в то время как Лави спала, Томми заехал к нам. Я завернул свою одежду в бумагу и бросил её назад его фургона. Я не оставил записки и даже не потрудился позвонить ей потом. Каждый день после этого она заезжала к Томми, надеясь застать меня там. Но мне удалось избегать ее в течение трех дней. Затем, когда мы готовились к выступлению в «Рокси», я опередил её, увидев, как она протискивается сквозь толпу, и сказал охране вышвырнуть ее. Позднее, в том же месяце, я переехал в квартиру с двумя спальнями на Кларк Стрит (всего в пятидесяти шагах от «Whisky A Go-Go»), которую Коффман купил, чтобы держать Никки, Томми и меня вместе и рядом с клубами. Я больше не видел Лави с тех пор, и только пятнадцать лет спустя, опять в «Рокси», когда я играл сольный концерт, после шоу, около полуночи, она пришла за кулисы и тянула за собой маленькую девочку, она сказала, что это ее дочь. Всего лишь несколько месяцев спустя, я увидел ее в новостях: ей нанесли шестьдесят ножевых ранений, когда сделка с наркодилером пошла не так. Я часто задаюсь вопросом, что случилось с ее дочерью, и надеюсь, что это был не мой ребёнок.
Igor: Часть третья: "ЛЮБИМЕЦ ГОРОДА" Глава четвёртая: «БИОГРАФИЯ ГРУППЫ, РАЗОСЛАННАЯ ПО ПОЧТЕ, С УКАЗАНИЕМ ВОЗРАСТА, ПРАВОПИСАНИЕМ ИМЁН И МЕСТ РОЖДЕНИЯ ЧЛЕНОВ ГРУППЫ, ВЫПУЩЕННАЯ В НАДЕЖДЕ НА УЛУЧШЕНИЕ СКУДНОЙ ПЕРСПЕКТИВЫ УСПЕХА; ПОЛНЕЙШЕЕ ОТСУТСВИЕ ДРУЖЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ В МУЗЫКАЛЬНОМ БИЗНЕСЕ; И С УЧАСТНИКАМИ ГРУППЫ, СЛИШКОМ МОЛОДЫМИ, ЧТОБЫ ВРАЩАТЬСЯ ВО ВЛИЯТЕЛЬНЫХ КРУГАХ, ЧТО ВЕСЬМА ЗАКАЛИТ ИХ ХАРАКТЕР» Coffman & Coffman Productions 156 Mill Street Grass Valley, CA 95945 ДЛЯ ПУБЛИКАЦИИ: 22 июня 1981 года «Motley Crue» - коммерческая хард-рок-группа, громко заявившая о себе в восьмидесятые. Всего за несколько месяцев «Motley Crue» стала самой горячей группой в Южной Калифорнии. «Motley Crue» установили небывалые рекорды посещаемости в «Трубадуре» в Голливуде и полностью распродали «Country Club» и «Whisky A Go-Go». «Motley Crue» - одна из немногих групп, которая играла в «Roxy Theater» без поддержки компании звукозаписи. «Motley Crue» скоро выпустит свой дебютный альбом на своём собственном лейбле – «Leathur Records». Они дарят невообразимое живое шоу, которое возбуждает, заставляя публику двигаться. «Motley Crue» - есть, на что посмотреть, и есть, что послушать. «Motley Crue» - четыре одаренных артиста, прилагающих все усилия для того, чтобы создавать музыку на все времена. NIKKI SIXX, бас-гитара и вокал, 22 года, произвел впечатление на голливудскую сцену со своей прежней группой «London». Никки - исключительный автор песен, на которого сильно повлияли «Sweet» и «Cheap Trick», и это вдохновение в большой степени передалось музыке «Motley Crue». MICK MARS, 25 лет, возможно, самая большая заявка на успех из Ньюфаундленда. Уникальная эмоциональная гитара Мика объединяет быстроту игры с большим талантом шоумена. Мик помогает на вокальных партиях, и его умение сочинять песни превосходно сочетается со способностями Никки. Вместе они создают большинство того, что назвается «Motley Crue». TOMMY LEE, возраст 21 год, ударные, это высокая энергия, воплощенная в одном человеке. Когда Томми берёт в руки палочки, никто не может усидеть на месте. Играет ли он на палках, барабанах, тарелках, гонгах, коу-беллах или просто на деревяшках, для способностей и таланта Томми это не имеет значения. Он – ещё один важный компонент, уникальным образом способствующий «Motley Crue». VINCE NEAL (обратите внимание, имя Винса написано неправильно), светловолосый, 21 год, ведущий вокалист и автор текстов, трепещите девичьи сердца. Винс командует сценой, за каждым его движением напряжённо наблюдает публика. Уникальный стиль Винса сочетает в себе диапазон влияния от Джона Леннона до Робина Зандера . Он – последняя частица, составляющая группу «Motley Crue». Когда Никки, Мик, Томми, и Винс собрались вместе впервые, то волшебство не заставило себя ждать, и на свет родились «Motley Crue». Творческий гений этих четырех исполнителей ясно показал новую музыку, о которой ещё не скоро забудут. Их музыка и талант - новая движущая сила в роке. Темы, которые затрагивают их песни, вовлекают аудиторию в музыкальную действительность повседневной жизни, выражение радостей и трагедий, с которыми сталкивается сегодняшняя молодежь. «Motley Crue» - это то, что ждала молодежь восьмидесятых - звук, который заставляет двигаться, слова, которые говорят, и внешность, которую создали наши герои. «Motley Crue» - не восстание, а революция в рок-музыке. Возвращение к глубокому звуку Битлз, воскрешённому с новой энергией в восьмидесятых. За интервью и дополнительной информацией пожалуйста обращайтесь в «Coffman and Coffman Productions»: (916) 273-9554.
Igor: Часть третья: "ЛЮБИМЕЦ ГОРОДА" Глава пятая: Н И К К И «ПОДРОБНЕЕ О ДЖЕНТЛЬМЕНЕ, КОТОРЫЙ ИСПОЛЬЗУЕТ СВОИ КУЛАКИ ДЛЯ НАЛАЖИВАНИЯ СВЯЗЕЙ, УБЕЖДЕНИЯ И ТВОРЧЕСКОГО ВДОХНОВЕНИЯ» Я слушал его похвальбу целый час. У него были тёмно-рыжие волосы, бритые виски и серьга в ухе, которое даже не было проколото по-настоящему. Подобно любому другому позёру панк-рокеру, он болтался той ночью в «Whisky A Go-Go», наблюдая за агонией лос-анджелесской панк-сцены. Дэвид Ли Рот, Роббин Кросби и Стивен Пирси из «Ratt» зависали той же ночью вместе с нами в Пёстром Доме. Маленький панк пытался доказать нам, что он был бОльшим рок-н-рольщиком, чем любой из нас, что он был более жестоким и диким чем я, хотя было ясно, что он – всего лишь богатый, плохо воспитанный мальчик из Орандж Кантри, вбивший себе в голову, что он панк. Наконец, я не выдержал. "Ты - не панк, твою мать, ты – хрен моржовый!" Я спрыгнул с дивана, прижал его голову к столу, оттянул ему ухо и придавил его пальцами к деревянной крышке стола. Затем, на глазах у всей комнаты, я вбил гвоздь прямо через мочку его уха. "A-a-a-a-a-a-aй!" - вопил он, корчась от боли, прикованный к столу, словно цепной пёс. "Вот теперь ты – панк-рок!" - сказал я ему. Мы прибавили громкость на стереосистеме, и продолжили вечеринку, как будто его там не было. Когда я проснулся на следующий день, он ушел, но гвоздь загадочным образом все еще торчал в столе. Представляю себе, что ему пришлось проделать, чтобы сбежать. Я достиг нового этапа в моей жизни. Я больше не был угнетённым, обманутым, сопливым, бесталанным подростком, умоляющим крутых парней позволить мне играть в их группе. Я был в крутой группе. Я записывал свой собственный альбом со своими собственными песнями. У нас была собственная квартира в самом центре музыкального круговорота, которая была единственным местом, где можно было расслабиться после выступлений. Мы раз’езжали повсюду в «Кадиллаках», которые Коффман арендовал для нас. Неблагодарные, мы могли отломать им двери или разбить вдребезги, не думая о том, сколько они стоят. Когда мы выходили на улицу вместе - четыре выродка - разодетые, словно портовые шлюхи, людей притягивала наша энергия. Если мы шли в «Трубадур», то все шли с нами. Если мы расходились, клуб моментально пустел. Было похоже, что мы становились королями Лос-Анджелеса. Казалось, каждый парень хотел быть похожим на нас, а каждая цыпочка хотела трахаться с нами, и все, что от нас требовалось - просто быть группой. Это было самое лучшее время в моей жизни, но оно же было и самым мрачным временем. Я был ходячим террором. Заноза в моём плече выросла до размеров огромной глыбы и, если кто-нибудь пытался её тронуть, я разбивал ему лицо. Человек, похожий на ротвейлера или тигра - очень красивое животное, но стоит только его задеть, а вы в этот момент оказываетесь где-то поблизости, то считайте, что вам не повезло, независимо от того, кто вы такой. Как бы там ни было, я был именно таким человеком. Однажды ночью, когда я проснулся после хмельного дня, мы с Винсом пришли на выступление в «Whisky A Go-Go» раньше обычного. Когда я вошел, какой-то хрен с перьями вместо волос поглумился: "Кем это ты себя возомнил? Китом Ричардсом или Джонни Тандерсом?" Я не промолвил ни слова. Я схватил его и начал бить лицом о барную стойку, разбивая стаканы и заливая прилавок кровью. Вышибала подошёл ко мне и, вместо того, чтобы выгнать меня, улыбнулся. "Круто, чувак" - сказал он. "За это тебе полагается бесплатная выпивка. Не возражаешь, Сикс, если я буду звать тебя Мухаммед Али?" Он проводил нас с Винсом наверх, и мы продолжили пить «Джек Дэниелс». Однако в то время, пока одна девочка в баре «передёргивала мне затвор», Винс куда-то пропал. Я прочесал весь клуб и расспросил о нём каждого. Только позднее, когда я выходил из клуба, я обнаружил его, лежащим под синим «Форд Малибу». Он был в полной отключке, а его ноги торчали из-под машины, как у автомеханика. Я притащил Винса домой, где мы обнаружили девочку, которая была прикована наручниками к его кровати. Хотя Томми нигде не было видно, было ясно, что она была одной из его жертв - дочь одного известного спортсмена. Я видел ее недавно, она работала на пиратском корабле в Диснейлэнде. Было приятно видеть её в наручниках. Винс отрубился рядом с девочкой, которая все ещё была пристёгнута к его кровати. Когда он проснулся в полночь, девчонка ушла, Томми вернулся, и все мы снова покинули дом. Той ночью была вечеринка в Хайат Хаус- примерно шестьдесят человек, набившихся в одно помещение. Изящная, темнокожая девочка с громадными сиськами в обтягивающем платье, которую я знал, схватила меня за руку и, произнося что-то нечленораздельно, спотыкаясь, потащила меня в маленькую комнатку размером с чулан. Она с трудом расстегнула мои кожаные штаны, схватила мой член, поставила меня к стене, задрала своё платье и ловким движением ввела меня в себя. Мы потрахались какое-то время, затем я сказал ей, что мне нужно сходить в ванную. Я направился в сторону вечеринки и наткнулся на Томми. "Чувак, пойдём". Я схватил его. "У меня там тёлка в чулане. Пошли со мной, только не говори ни слова. Когда я тебе скажу, начинай ее трахать". В чулане я встал непосредственно позади Томми. Он трахал ее, в то время как она схватила мои волосы и вопила: "О, Никки! Никки!" Затем Томми и я прошли с нею по нескольку раундов, я снова смотался на вечеринку и схватил какого-то тощего парня в свитере с надписью «Rolling Stones», вероятно это был чей-то брат. "Поздравляю!" - сказал я ему. "Сегодня ты лишишься девственности". "Нет, мужик". Он взглянул на меня тревожными глазами, широко раскрытыми и напуганными. "Я не хочу!" Я втолкнул его в крошечную каморку и запер его там с девочкой. Я слышал его крик и вопли, "Выпусти меня отсюда, ты ублюдок!" Я был настолько пьян, что, когда проснулся на следующий день, я ничего не помнил об этом, пока не зазвонил телефон. Это была та самая девчонка. "Никки", - сказала она, ее голос дрожал. "Меня изнасиловали вчера ночью". Мое сердце упало куда-то в кишки, а тело похолодело. Воспоминания прежней ночи постепенно возвращались, и я понял, что я, наверное, зашёл слишком далеко. Затем она продолжила: "Я поймала машину от Хайат Хаус, чтобы доехать до дома, а этот парень подобрал меня и изнасиловал в своём автомобиле". "Боже мой", - сказал я. "Мне очень жаль". Сначала я почувствовал колоссальное облегчение, потому что это означало, что не я ее изнасиловал. Но чем больше я об этом думал, тем больше я понимал, что я в значительной степени повинен в этом. Я балансировал где-то на грани дозволенного. Более того, я был способен на ещё большую низость, чем эта. На Стрип была одна бездомная девчонка: она была молоденькая, сумасшедшая и всегда носила костюм Золушки. Однажды ночью мы сняли её и привезли к нам домой, чтобы Томми попробовал с нею переспать. Пока он был с нею в кровати, мы украли ее костюм. После того, как она покинула дом в слезах и в одежде Томми, которая висела на ней, как на вешалке, никто больше никогда не видел ее на улице. После того, как мы отняли одежду у бездомной девочки, для нас больше не существовало никаких табу. Я даже пытался трахнуть мать Томми, но потерпел неудачу; когда его папа узнал об этом, он сказал мне: "Если ты сможешь, то сделай это". После этого, я начал встречаться с немецкой моделью, по крайней мере, по словам одного тощего немца она была моделью. У неё были фотографии, где она зависала в кругу парней из «Queen», поэтому я был впечатлен. Ее сосед сверху Фред хотел научить меня курить кокаин, очень раздражал немку, которую мы прозвали Гиммлер. Каждую неделю Гиммлер заглядывала к нам домой, и мы праздновали Нацистские Среды (Nazi Wednesdays – по аналогии с праздником Святой Среды). Мы маршировали по всему дому с нацистскими повязками на рукавах, вскидывали руки и орали «зиг хайль». Вместо факелов по стенам висели тараканы, которых мы поджигали с помощью лака для волос. Мы выковыривали их из трещин и сжигали вместе с их сородичами в духовке. Умирая, они вставали на задние лапки, а затем опрокидывались на спину, в то время как мы лаяли на них на псевдо-немецком. "Эй, - ругалась она своим глубоким гортанным акцентом, - это не змешно. Много миллионов людей умерли в таких печах". После того, как мы расстались, я встречался с группи, у которой была узкая талия, стрижка под Шину Истон (Sheena Easton – шотландская певица, популярная в Штатах в 80-ых) и глаза с выражением «трахни меня». Ее звали Стефани, ее родители владели сетью роскошных гостиниц, и она была достаточно сообразительной, чтобы понять, что самый быстрый путь к нашим сердцам лежит через то, чтобы приносить нам наркотики и жратву. Я встретил ее в «Старвуд», когда она зависала в компании парней из «Ratt». Я любил встречаться с нею: мы отправлялись к ней на квартиру, нюхали кокс и глотали таблетки, а затем я трахал её, и это было восхитительно, ведь у меня совсем не было денег, чтобы покупать дурь, и я не мог трахнуть самого себя. (Хотя я намереваюсь сделать это в этой книге.) Она позволяла мне делать всё, что угодно: в одну из наших первых встреч, она вытащила меня пообедать, и я прямо под столом трахнул её горлышком бутылки. Однажды ночью Винс, Стефани и я болтались в «Радуге», глотая таблетки и эскарго (escargot – улитки, блюдо французской кухни) и блюя под стол каждые пятнадцать минут. Мы были просто никакие, мы забрали ее к себе домой, и всё закончилось в кровати Винса. Мне никогда это не нравилось: Томми и Винс всегда ложились с тёлками вместе в одну постель. Я же не мог терпеть присутствие парня . Я не смог их разбудить и, в конце концов, возвратился в свою комнату, оставив их двоих в покое. Это был последний раз, когда я видел Стефании голой, так как, если вы оставили Винса в одной комнате с девочкой, у которой есть деньги и хороший автомобиль, можете считать, что всё кончено. После этого они встречались ещё достаточно долго и даже собирались пожениться, пока Винс не нашел себе более богатую девчонку, Бет (Beth), с белокурыми волосами и ещё лучшим автомобилем «240Z». Я не знаю, как далеко могло бы зайти наше кровосмешение, но, так или иначе, мы достигли следующего уровня как группа, хотя мы даже не верили в то, что следующий уровень вообще существует. Проблема была в посещаемости наших концертов и поддержании молвы о нас. Однажды ночью мы даже позвали Эльвиру (Elvira – творческий псевдоним американской актрисы Кассандры Питерсон [Cassandra Peterson]), которая согласилась представлять нас, если Коффман заплатит ей пятьсот долларов и прокатит её на черном лимузине. Чем дольше мы жили вместе, тем лучше становились наши шоу, потому что у нас было больше времени для того, чтобы выдумывать разные нелепые выходки на сцене. Винс начал отрезать бензопилой головы у манекенов. Блэки Лоулесс перестал поджигать себя на сцене, потому что страдал от ожогов кожи, поэтому я взял этот приём на вооружение, так как мне было плевать на боль. Я был готов глотать гвозди или трахать разбитую бутылку, если это могло привлечь больше людей на наши концерты. С каждым новым выступлением наше оформление сцены выглядело всё лучше и лучше: у Мика была дюжина прожекторов, которые он купил у Дона Доккена и мониторы, которые он украл у своей бывшей группы «White Horse». У нас была грязно-белая, запачканная кровью, простыня, которую мы сняли с кровати Томми и большими черными буквами написали на ней наше название. Вдохновлённые «Queen», Томми и Винс соорудили трехъярусную ударную установку: рама два на четыре метра была покрашена в белый цвет и обтянута поверх черной тканью с установленными на ней пятнадцатью вспышками, а также черепами и барабанными палочками. Вся эта конструкция весила примерно тонну, и был жуткий геморрой – собирать и разбирать её каждый раз. Также мы сделали маленькие коробочки из разноцветного оргстекла с лампочками внутри. Всё шоу было сплошной мешаниной того, что, по нашему мнению, выглядело круто и в то же время не требовало никаких затрат. Мы красили пластик на барабанах, устанавливали канделябры вдоль всей сцены, прикрепляли головы кукол на концы барабанных палочек, повязывали какие-то платки, где только было можно, украшали наши гитары цветной лентой, обворачивались телефонными шнурами и использовали самые свирепые записи, которые мы только могли найти, чтобы раскачать толпу перед нашими выступлениями. Когда мы полностью распродали ряд шоу в «Виски», я был в таком исступлении, что позвонил моим бабушке и дедушке и сказал: "Вы не поверите! Мы распродавали три ночи в «Виски». Мы сделали это, чёрт побери!". "Сделали что?.. ", - спросил дедушка. "Никто даже не знает, кто вы такие". И он был прав: мы распродавали шоу за шоу, но ни один лейбл не подписывал с нами контракт. Нам говорили, что наше живое выступление слишком беспорядочное, и нет ни одного шанса, что наша музыка будет когда-либо крутиться на радио или входить в чарты. Хэви-метал мертв, твердили нам; всё, что имело значение - новая волна. Если мы не звучали как «Go-Go's» или «Knack», то мы их не интересовали. Мы ничего не знали ни о чартах, ни о директорах радиостанций, ни о новой волне. Все, что мы знали, были долбаные обшарпанные маршальские комбики, взрывной рок-н-ролл у нас в штанах и сколько кокаина, Перкодана и алкоголя можно было достать бесплатно. Единственная причина, по которой я хотел записать альбом, состояла в том, что я мог таким образом производить ещё большее впечатление на девочек, рассказывая им об этом. Так что мы решили эту проблему, создав наш собственный лейбл «Leathur Records». Мы купили время в самой дешевой студии, которую только смогли найти: крошечное здание в плохом районе на Олимпик Авеню за шестьдесят долларов в час. Мику понравилось это место, потому что там был большой микшерский пульт и очень маленькие комнатки, которые, как он сказал, подходили лучше для естественной реверберации. Мик уволил звукоинженера и ввел в дело Майкла Уогнера - общительного розовощёкого немца, который работал с метал-группой «Accept». Вместе мы выплюнули «Too Fast for Love» за три пьяных дня. Когда мы не смогли ни с кем договориться о распространении альбома, Коффман делал это сам, разъезжая повсюду в своём арендованном «Линкольне» и пытаясь уговорить магазины звукозаписей продать хотя бы пару копий. В течение четырех месяцев, однако, у нас появился дистрибьютор "Гринворлд" и мы продали двадцать тысяч альбомов, что было неплохо для записи, на производство которой было потрачено шесть тысяч долларов. Мы праздновали выпуск альбома вечеринкой в «Трубадуре», который был одним из моих любимых клубов, потому что там был один парень, из которого я действительно любил вышибать дерьмо. У него были длинные волосы, и он боготворил нас, но он был чересчур надоедливым, из-за чего и страдал. Только я толкнул его назад через Томми, который встал на четвереньки позади него, как вдруг я увидел девчонку с густыми платиново-белыми волосами: яркий румянец на щёчках, тёмно-синие тени на веках, черные кожаные штаны в обтяжку, панковский ремень и черные сапоги с высокими ботфортами. Она подошла и сказала, "Привет, я Лита. Лита Форд из «Runaways». Как тебя зовут?" "Рик" , - сказал я. "Правда что ли?", - спросила она. "Да, я Рик". Я был очень самодовольным и думал, что каждый должен знать моё имя. "Жаль, - сказала она, - а мне казалось, что ты кто-то другой". "Ну, значит, тебе неправильно казалось", - поглумился я и как обычно задрал нос кверху. "Очень жаль, Рик, - сказала она, - потому что я хотела расколоть с тобой таблеточку". "Правда?" Я заинтересовался. "Я думала, что ты Никки". "Я Никки! Я Никки!" Я чуть было не обмочился от удовольствия, как пёс в предвкушении лакомства. Она откусила половину таблетки и положила её мне в рот, и это было что-то... Мы начали болтать и оттягиваться. Прежде, чем я встретил её, я думал о большинстве женщин то же самое, что я думал о своей первой подруге, Саре Хоппер– надоедливые существа, которые иногда полезны в качестве альтернативы мастурбации. Но Лита был музыкантом, и я мог соотносить себя с нею. Она была милой, умной и абсолютно нормальной женщиной. В разъяренной буре, на которую стала похожа моя жизнь, она была кем-то, за кого я мог уцепиться; кем-то, кто помогал мне твёрдо стоять на ногах. Однажды ночью Лита, Винс, Бет и я вышли из «Радуги», когда какой-то байкер начал ездить вокруг девчонок и спрашивать, не хотят ли они с ним потрахаться. В то время байкеры объявили войну рокерам. Мы понаблюдали с минуту, а затем подошли к нему. Мы были в хорошем настроении, поэтому мы не ударили его. Мы попросили его прекратить. Он впился в нас взглядом, а затем сказал, чтобы мы отвалили. Я носил цепь вокруг талии, пристёгнутую к кожаным штанам застежкой. Я выхватил цепь и начал крутить ею в воздухе, круша головы. Вдруг ещё пара человек присоединилась к драке. Один из них, волосатое чудовище шесть на четыре фута, налетел на меня, как бык, выбив из меня дух и оттесняя меня обратно к кустам. Я опустил цепь на землю, а он схватил мою руку своей кожаной перчаткой, зажал её у себя во рту и ударил по ней прямо в кость со всей силы. Я закричал, адреналин ударил мне в голову, я схватил цепь и начал хлестать его прямо по лицу. Внезапно он оттолкнул меня, вытащил пистолет и сказал, "Ты арестован, ублюдок". В волнении я даже не понимал, что два человека, которые присоединились к драке, не были друзьями рокера, это были полицейские, работавшие под прикрытием. Они семь раз саданули меня по лицу дубинками, сломав мне одну скулу и поставив синяк под глазом. Затем они надели на меня наручники и бросили в полицейскую машину. С заднего сидения я видел, как Винс убегал, словно расфуфыренный трусишка (glam chicken), вероятно, потому, что совсем недавно, за несколько недель до этого, он был арестован в «Трубадуре» за избиение девчонки, которой не понравилось обмундирование морской пехоты США, в которую он был одет. "Гребаный панк", - орал на меня большой полицейский. "Избиение полицейского. Ты понимаешь, что ты делаешь?" Автомобиль с визгом остановился в начале переулка. Он схватил меня одной рукой сразу за оба локтя, вытащил из машины и бросил на землю. Затем он и его напарник принялись бить меня ногами в живот и по лицу. Всякий раз, когда я поворачивался на живот, чтобы попытаться защитить себя от ударов, они переворачивали меня снова таким образом, чтобы бить по самым уязвимым местам. Той ночью я оказался в тюрьме весь в крови, со смазанной косметикой и сломанными ногтями. Мне вменяли нападение на полицейского с применением смертоносного оружия. Я провёл там две ночи с полицейскими, которые угрожали засадить меня на пять лет без права на досрочное освобождение. (Полиция, однако, не перестала давить на обвиняемых, не смотря на недавно разразившийся скандал, когда множество людей обвинили полицейских в преследованиях и избиениях на Сансет Стрип.) Лита заложила свой прекрасный «Firebird Trans Am» (спортивная модель автомобиля фирмы «Понтиак») за тысячу долларов, чтобы внести за меня залог. Мы шли три мили от тюрьмы обратно к Пёстрому Дому, чтобы встретиться с группой, которая зависала той ночью в «Виски». Позднее, под грохот, издаваемый подругой Томми Бульвинклем, крушащей всё ценное, что было у нас в доме, я вытащил желтую тетрадку в линейку и выразил весь свой гнев: Я слышал, как воют сирены Моя кровь холодела в венах Видишь, как багровеют мои глаза Тебе конец, ты заражён моей болезнью. Нет, последняя строчка никуда не годилась. Только я её вычеркнул, как дверь моей комнаты слетела с петель и на пол рухнул Томми, на голове у него была открытая рана, над ним, словно раз’ярённый лось, возвышалась Бульвинкль. "Твоя кровь заливает мой путь" набросал я чуть ниже. Лучше, но не идеально. Следующим утром судебный пристав доставил мне уведомление о выселении. Мы жили в доме девять месяцев, постоянное питье, драки, траханье, репетиции и тусовки, мы все были больны и измучены. Нам было нужно немного материнской заботы. Поэтому я переехал с Литой на Колдуотер Кеньон в Северном Голливуде. Винс двинул на квартиру к Бет. А Томми поселился у Бульвинкля. Я не знаю, где был Мик: возможно, мы оставили его висеть вниз головой в одном из наших чуланов. Мы даже не потрудились проверить.
Igor: Часть четвёртая: КРИК НА ДЬЯВОЛА Глава первая: Т О М З У Т О Т «СОТРУДНИК ОТДЕЛА ПРОДАЖ «ЭЛЕКТРА РЕКОРДС» («ELEKTRA RECORDS») ВВЯЗЫВАЕТСЯ В АВАНТЮРУ, ГДЕ ДЕЛАЕТ ОТКРЫТИЕ, ЧТО ГРУППА С САМОЙ ДУРНОЙ СЛАВОЙ ИМЕЕТ МЕНЕДЖЕРА С ЕЩЁ БОЛЕЕ СОМНИТЕЛЬНОЙ РЕПУТАЦИЕЙ» Я думаю, единственное, что всегда вело меня по жизни, это моя страсть. В достижении своих целей я всегда выбирал свой собственный путь, не оглядываясь ни на кого. Точно также, когда, учась в школе, я был ди-джеем школьной радиостанции в Парк Форест, штат Иллинойс, я услышал о радио-конференции в университете Лойола и записался на неё. Именно там я обнаружил, что могу получать записи бесплатно. Наша школьная радиостанция работала в течение многих лет, и за всё это время никому даже в голову не пришло, что покупать альбомы вовсе не обязательно. Моей первой работой после школы была работа в департаменте писем «Chicago WEA» (звукозаписывающий лейбл) в отделе по распространению - место, которое я получил только потому, что впечатлил кого-то на лейбле тем, как вымаливал по телефону предоставить мне бесплатные записи «Cars». В конечном счете, та же самая страсть привёла меня в Лос-Анджелес, где я работал помощником в отделе продаж «Электра Рекордс», которая тогда занималась такими исполнителями, как Джексон Браун, «Queen», «The Eagles», Линда Ронстадт и «Twennynine» с Ленни Уайтом. Я думаю, что не будь я предприимчивым, я никогда бы не потащился в ту ночь четверга на Сансет Стрип. Это было ранним вечером, я шёл по Сансет в надежде перекусить в кафе под названием «Ben Frank's», которое всегда было битком набито молодыми рокерами, обсуживаемыми семидесятилетними официантками, которые работали там, наверное, со времён Ланы Тёрнер (Lana Turner – голливудская актриса 40-50-ых годов), когда я заметил, как сотни подростков пытаются пройти на концерт в «Виски». Я взглянул на афишу, чтобы узнать из-за чего такой сыр-бор, там было написано: "Motley Crue. Билетов нет". Те же страсть и одержимость, которые привели меня в Лойола, потащили меня туда, в то время как в животе у меня урчало от голода. В витрине магазина звукозаписи на углу, «Ликерис Пицца», я увидел огромный плакат с изображением четырех расфуфыренных, облачённых в кожу, гермафродитов, отщепившихся от «New York Dolls». Я также заметил, что они выпустили альбом на их собственном лейбле «Leathur». Для группы, у которой даже не было контракта, создавать такую истерию в «Виски» было большой редкостью. Я должен был на их видеть. Я подошёл к входной двери, вытащил свою визитную карточку «Электры» и обманул их, сказав, что я сотрудник «A&R» на лейбле («Artists and Repertoire» - подразделение, ответственное за поиск и заключение контрактов с новыми исполнителями). Я всегда пытался заставить лейбл подписывать группы, которые мне нравились, но они никогда меня не слушали. Я приносил им "I Love Rock and Roll", Джоан Джетт (Joan Jett), которую я нашел на второй стороне европейского сингла; "Tainted Love", «Софт Сэл» («Soft Cell» - дуэт, в котором начинал Марк Элмонд); «The Human League»; и даже «Go-Go's». И всё это они пропустили мимо ушей. Я был слишком застенчив, чтобы попрекать их этим, хотя… Я был счастлив уже тем, что в свои двадцать лет уже работал на звукозаписывающем лейбле в Лос-Анджелесе. В клубе – клуб забит до отказа - неистовствовали пятьсот подростков под этих «Motley Crue». А они выглядели восхитительно. Никки был настолько интенсивен, складывалось впечатление, что, если бы он не играл басу, то непременно убивал бы кого-нибудь на улицах. Он бил по струнам с такой силой, что кожа лопалась на его пальцах. Глядя на него, комок подступал к горлу - кровь летела от его пальцев, как будто это были не струны, а лезвия. Винс выглядел лучше всех остальных и был самым харизматичным певцом, которого я когда-либо видел: женские ноги раздвигались только лишь от одного его вида на сцене. Он был полной противоположностью гитариста, который был похож на одно из перевоплощений Сатаны, хотя он, как оказалось, был самым славным из всей группы (когда не пил). Томми напоминал перевозбуждённого подростка, но в то же самое время складывалось впечатление, что он единственный настоящий музыкант в группе. Он был высококлассным барабанщиком, хорошим шоуменом и постоянно находился в движении. Он напоминал стержень, который скрепляет все это вместе. После шоу, я нашел их менеджера и сказал ему, что хотел бы привести группу на встречу в «Электру». К моему удивлению, он совершенно не обратил на меня никакого внимания. Вместо этого он сказал мне, чтобы я связался с "Гринуорд", маленьким местным дистрибьютором, который занимался продажей их альбома. По совпадению в городе проводилась выставка музыкальной торговли, и у «Гринуорлд» там был свой киоск. Я поговорил с человеком по имени Аллен Нивен, который отослал меня обратно к странному менеджеру группы, чрезвычайно серьезному строительному подрядчику по имени Аллан Коффман. Прежде, чем всерьёз взяться за «Motley Crue», я хотел удостовериться, не переступаю ли я свои границы в «Электре». Я спросил «A&R» отдел, могу ли я подписать группу, и они рассмеялись мне в лицо. Но я был настойчив. Я собрал все письма от «A&R» отдела, в которых они отклоняли группы, которые я приносил им, и которые впоследствии выпустили свои хиты на других лейблах. По настоянию моего босса отдела продаж, я представил письма Джо Смиту, председателю «Электры», который, к моему удивлению, обратил на это внимание. "Хорошо, умница-парень", - сказал он мне. "Ты думаешь, что сможешь это сделать? Прекрасно. Тогда давай подписывать эту группу, и посмотрим, насколько ты хорош в деле". Я был посмешищем всего Голливуда из-за того, что начал обхаживать этих парней. Музыкой, которая была популярна в то время, была британская новая волна – «Haircut 100», «A Flock of Seagulls», «Dexy's Midnight Runners». Подростки-хиппи слушали Элвиса Костэлло, «Clash» и другие группы, находившиеся на заключительном этапе движения панка. Все продолжали смеяться надо мной, т.к. я пытался подписать металлическую группу. Они подходили ко мне на работе и говорили, "Что это ты задумал? Это не будут крутить по радио. Ты не можешь повторно изобрести «Kiss»". Но я верил в «Motley Crue», потому что та толпа в «Виски» верила в «Motley Crue». Вам не нужны уши, чтобы быть искателем талантов; вам нужны глаза. Так, на своё крошечное жалование помощника отдела продаж, я начал угощать «Crue» на широкую ногу, которые, я думаю, только и приходили ради того, чтобы поесть нахаляву. В течение каждого обеда, Томми безумно суетился - точно так же, как и на сцене, он всё ещё не умел держать себя в руках; Мик с каждым выпитым стаканом становился всё более демоническим, пока ему не начинали мерещиться лиловые человечки за соседними столиками; а Винс обычно трахал официантку в уборной. Никки был единственным, кто относился к встречам серьезно: в голове он планировал каждый шаг для будущего группы. Он знал, что подростки были помешаны на новой волне, что они были озлоблены на продажный панк, и что им до смерти надоели «Fleetwood Mac», «Foreigner», и попса, которую крутят по радио. Он хотел расширить ту аудиторию из пятисот подростков в «Виски» до масштабов национальной революции рок-н-ролла, которую «Motley Crue» собирались совершить. И он это сделал. Но не без тяжёлой борьбы. Когда мы были, наконец, готовы подписать контракт, внезапно на горизонте появились «Вёджин» («Virgin Records» - компания звукозаписи). Они встретились с группой и принесли портфель, полностью набитый десятью тысячами долларов наличными, чтобы помахать им перед их голодными физиономиями. «Вёджин» тогда не имела ни лейбла, ни дистрибьютора в Америке. Они работали из Англии, и теперь пытались совратить «Motley Crue», говоря им, что они могли бы подобно «Beatles», «Rolling Stones» и «Led Zeppelin» ворваться в Америку, став популярными сначала в Англии. Я думаю, что это было весьма романтичное предложение для группы, а также соблазнительный наличный аванс размером в десять тысяч долларов, хотя на самом деле сделка стоила всех ста тысяч. В конце концов, не смотря на то, что «Вёджин» предложили примерно двадцать пять тысяч долларов, больше чем мы, группа решила, что для лос-анджелесской рок-группы будет более разумно подписать контракт с лос-анджелесским рок-лейблом (никто из нас не знал, что «Электра» скоро переведёт свои офисы на Манхэттан . После того, как мы согласовали наши заключительные пункты и согласились подписать контракт, Коффман, группа, некоторые из штатных сотрудников «Электры» и я решили отпраздновать это событие в «Каса Кугатс» - мексиканском ресторане, принадлежащем королю румбы Хавьеру Кугату (Xavier Cugat). «Motley Crue» не требовалось много, чтобы начать вечеринку, так что ребята довольно быстро наклюкались. Странно, я ожидал сумасшедших проделок от группы, но никак не от их встревоженного менеджера. Однако он так опьянел, что под конец начал говорить по-вьетнамски, как будто он снова был солдатом морской пехоты. Он был убежден, что за столиками прятались желтолицые, а на кухне располагался склад с боеприпасами. Он хлопнул ещё одну рюмку, а затем убежал в уборную. Когда прошло нескольких минут, а он так и не появился, Мик попросил меня сходить посмотреть, всё ли с ним в порядке. Я всегда думал о Коффмане как о порядочном парне, который служил сиделкой для этой необузданной группы, поэтому для меня было ударом, когда я застал его за процессом выдирания телефона-автомата из стены уборной. Я вытащил его оттуда и попросил кого-то из отдела прессы «Электры» проследить за группой и оплатить счет, а сам повёз Коффмана домой в своей потрепанной служебной машине. Пока мы ехали на север по Ла Сьенэга , он пытался оторвать ручку от двери автомобиля. Как только мы добрались до развилки на Санта Моника, он открыл дверь и выкатился из машины на середину перекрёстка. Я оглянулся назад и увидел его на середине проезжей части, ползающим на животе подобно солдату с винтовкой. Автомобили с сигналами и руганью пролетали мимо него, и было только делом нескольких секунд прежде, чем кто-нибудь раздавит его на месте. Я остановился, выскочил из машины, подбежал и схватил его. Он начал меня бить и гневно ругаться, ему казалось, что я был северо-вьетнамским солдатом, который пытается захватить его в плен. Я действительно думаю, что он мог бы меня убить, но каким-то неимоверным усилием я сумел вернуть его в автомобиль и привезти в его гостиничный номер. Ко времени, когда я вернулся в ресторан, вечеринка продолжалась уже в другом месте. Неделю спустя, наконец, подписи в контракте были поставлены, и группа настаивала на том, чтобы лейбл оплатил ещё одну вечеринку. Так что мы сели в наши служебные машины и повезли их в ресторан «Бениана» на Ла Сьенэга. Всё началось как очень чинный обед, с поваром, который демонстрировал нам свои трюки с ножом. Группа кое-что ела и много пила. Винс, конечно, пил больше всех. Я заметил, что его стакан с «Маргаритой» был отколот, поэтому он заказал себе другой. Когда я посмотрел на него снова, новый стакан тоже оказался разбит, и он снова настаивал на замене. Озадаченная официантка принесла ему еще один напиток и тщательно проверила стакан, чтобы удостовериться, что на нём не было никаких сколов и трещин. Как только она ушла, Винс засунул стакан себе в рот и зубами откусил край стекла. "Этот парень точно чокнутый", - подумал я. "Он легко мог порезать себе язык или разорвать губы в клочья". Винс встал, подозвал официантку и обвинил ее в том, что она нарочно приносит ему разбитые стаканы. Она искренне поклялась, что, когда принесла ему стакан, он был цел. Затем она обратилась ко мне за разъяснением. Я не хотел неприятностей ни для неё, ни для Винса: "Возможно, посудомоечная машина неисправна", - вяло предположил я. Тогда она принесла ему ещё одну «Маргариту» и вместе с менеджером отошла в угол, чтобы понаблюдать за Винсом. Не подозревая, что за ним шпионят, Винс снова откусил край стакана. Тут же к нам подскочил менеджер и попытался вышибить нас из ресторана, в то время как официантка вызывала полицию. Я быстро оплатил счёт и прервал вечеринку. Большинство вечеров с ними были похожи на этот: либо что-нибудь ломали, либо кто-нибудь напивался до отключки. С ними никогда не было легко. Глава «A&R» отдела в «Электре», Кенни Баттис, был разъярён, узнав, что я перешагнул через его голову и получил разрешение от Джо Смита на подпись контракта с группой. Поэтому он сделал все, что было в его силах, чтобы осложнить мне жизнь. Первоначально мы просто собирались повторно выпустить альбом «Too Fast for Love», который они записали самостоятельно, но Баттис убедил лейбл, что качество звука недотягивает до радийных стандартов и единственный выход это заново микшировать альбом. Я был против этого, и группа тоже нервничала, но если пересведение было необходимым условием для того, чтобы сделать группу приоритетом в «Электре», мы должны были подчиниться. Когда они выбрали Роя Томаса Бэйкера, чтобы переделать запись, я фактически обмочил свои штаны. Я, в свои двадцать лет, познакомился с эксцентричным британским диссидентом, который продюсировал «Queen», «Foreigner», «The Cars», «Journey» и многие другие удивительные записи. И хотя его сведение на последней минуте, фазирование и другие хитрости убрали часть сырого обаяния оригинального звучания альбома «Motley», я многое узнал, наблюдая за тем, как он работает, и слушая его рассказы. После того, как группа проводила целый день в студии, он обычно приглашал их к себе домой, где они нюхали кокаин с его прозрачного рояля, в то время как он рассказывал им о времени, когда Фредди Меркьюри писал "Богемную Рапсодию", сидя за этим самым роялем и получая при этом минет. RTB, как мы его называли, был человеком, который очень любил устраивать шикарные вечеринки. С ночи четверга до понедельника в его доме был бесконечный парад интересных людей, красивых женщин, изысканной выпивки и многого другого. Это был совершеннейший продюсерский притон на холмах Сансет Драйв, от пульта управления на его кровати до ковров с высоким ворсом на полу. Это был предел наслаждений: двадцать голых людей купающихся в джакузи, пища, поедаемая с женских тел и ещё много того, о чём вы, я или Калигула (Caligula) могли только мечтать. «Motley Crue» и RTB были идеальной партией. Там я всегда чувствовал себя смущённым, словно подросток из Чикаго, который каким-то образом оказался в этом очаровательном кино, где я встретил всех моих любимых рок-звёзд - Элтона Джона, Рода Стюарта, парней из «Queen», «Journey» и «Cheap Trick». Некоторые вечеринки были настолько угарными, что RTB нажимал все свои кнопки на пульте и запирал всех в доме. Поэтому, если кто-нибудь из гостей хотел уехать, он должен был получить на это разрешение охраны, которая должна была удостовериться, что он не слишком пьян, чтобы сесть за руль. RTB был разумным парнем. Он знал, что, если он хочет и дальше проводить время подобным образом, то должен минимизировать возможность возникновения несчастных случаев, за которые он будет считаться ответственным. Контролируя, таким образом, состояние гостей своего дома, он, скорее всего, спас не одну жизнь. Когда мы заканчивали пересведение «Too Fast for Love», Коффман ни с того ни с сего решил послать группу в тур по Канаде, даже притом, что ещё не было никакого альбома, в поддержку которого можно было бы устраивать тур. Мы возразили и сказали ему, что это не имеет смысла, но Коффман был непреклонен. Мы никогда не понимали, почему Коффман заставил группу совершить поездку по Канаде, пока правда не всплыла позже во время судебного процесса: он продал часть своей доли в группе парню из Мичигана по имени Билл Ларсон (Bill Larson), который вложил все сбережения своих родителей - приблизительно двадцать пять тысяч долларов - чтобы владеть пятью процентами акций корпорации «Motley Crue». Таким образом, Коффман, чтобы собрать побольше денег, должен был послать группу в тур на север. Поэтому группа прибыла в Канаду, чтобы предпринять печальную и бедственную поездку с ко-менеджером, которого они прежде никогда даже не видели и ничего о нём не знали. Были угрозы взрывов, проблемы на границе, кулачные драки, обдолбанные хоккеисты, сломанные кости (по большей части у Коффмана) и полицейские, оцеплявшие сцену на некоторых выступлениях, чтобы публика не убила группу. Вскоре после этого Коффман исчез, прихватив с собой весь аванс «Электры» и деньги бедного мичиганского парня. Возможно, он сбежал, потому что группа начала задавать слишком много вопросов о том, куда уходили все их деньги - деньги, которые, как он, вероятно, считал, причитались ему после того, как он закладывал свой дом три раза, чтобы заплатить за все эти арендованные автомобили и гостиничные номера, и за бог-знает-что-ещё, что группа успела натворить. В конечном счете, человеком, который пострадал больше всего, оказался Билл Ларсон, отец которого умер от сердечного приступа из-за перенесённого потрясения. Ларсон предъявил иск, хотя не было никакой надежды на то, что повестка в суд будет когда-нибудь вручена Коффману. Единственное, что я слышал, жена Коффмана развелась с ним, его дети перестали с ним общаться, а сам он стал набожным христианином.
Igor: КОГДА "ЭЛЕКТРА" ВЫПУСТИЛА «Too Fast for Love», это было какое-то бедствие. Приоритетом для лейбла в то время была австралийская группа под названием «Cold Chisel», и все в отделе продвижения были поглощены созданием их очередной большой вещи. Так случилось, что во время селекторного совещания я услышал, как один региональный промоутер сказал главе департамента по радиовещанию, "Слушайте, у меня есть радиостанция в Денвере и ещё одна - в Колорадо-Спрингс, которые крутят только «Motley Crue». Их не интересуют «Cold Chisel», но я пытаюсь их убедить". "Мне насрать на «Motley Crue»", - вопил в ответ глава радиоотдела. "Они - не приоритет. Я не желаю о них слышать. Скажите этим ребятам, что, если они ещё раз дадут в эфир «Motley Crue», то пускай лучше трахнут себя сами". Когда я это услышал, я пришёл в ярость. Было и без того скверно, что лейбл не помогал «Motley Crue», но сейчас они фактически пытались им навредить. Поэтому я насвистел об этом Джо Смиту. Из-за этого инцидента и ещё нескольких подобных вещей, глава отдела продвижения был уволен. Примерно в то же самое время на лейбл пришёл Том Верман в качестве нового главы «A&R». Верман продюсировал первый альбом Тэда Нюджента и часть лучшей музыки «Cheap Trick», и он настолько был заинтересован в «Motley Crue», что настаивал на создании их следующего альбома. Он и Никки очень соответствовали друг другу: Никки играл роль плохого парня, но в то же самое время он придавал огромное значение популярности и хотел, чтобы его музыка перешла в разряд основных тенденций в рок-музыке, что, собственно, и пытался делать Верман с группами, которые он продюсировал. Несмотря на все усилия отдела продвижения саботировать альбом, по какой-то таинственной причине «Too Fast for Love» разошёлся более чем стотысячным тиражом, вопреки предсказаниям полного провала. Я не знал, что делать, потому что у группы был контракт с главным лейблом, она продала приличное количество дисков, могла полностью распродать любой клуб в Лос-Анджелесе, о них уже шла молва в определённых кругах и, к тому же, они начинали писать материал для своего второй альбом, но у них по-прежнему не было никакого менеджера, и все они были разбиты и голодны. Я старался лучше заботиться о них. Когда мне было шестнадцать лет, Лита Форд был девочкой, о которой я мечтал: абсолютная рок-лисица. Плакатами «Runaways» была обклеена вся моя спальня в доме моих родителей. Теперь, всего пять лет спустя, я привёл на фирму «Motley Crue», а Никки Сикс жил с одной из «Runaways». И я не просто болтался с ними, я давал им продовольствие и деньги. Я заглядывал в дом Никки и Литы, когда мог и приносил им: мороженое «Haagen-Dazs» или сэндвич «Subway». Люди постоянно твердили, что эта парочка живёт, как кошка с собакой, но им всегда было весело вместе. С течением времени, и их дом становился всё более жутким. Однажды, я заскочил к ним и увидел «Некрономикон», книгу заклинаний черной магии, лежавшую на столе. Никки всё глубже углублялся в сатанинский материал и хотел назвать альбом «Крик с дьяволом» («Shout with the Devil»). Это не понравилось бы лейблу, и это не нравилось мне. Я знал, что отдел продвижения будет использовать это название в качестве оправдания, чтобы полностью игнорировать альбом. Однажды ночью я пришёл к ним, чтобы переговорить с Никки об изменении названия. Когда я вошел, он и Лита, сидели на диване, прижавшись друг к другу. "По-моему, у меня едет крыша", - сказал Лита. "В этой квартире происходит что-то сверхъестественное". "Что ты имеешь ввиду?", - спросил я, глядя вокруг на недавно нарисованные пентаграммы и готические картинки, которые Никки намалевал на стенах и на полу. "Просто, происходит что-то невероятное", - сказала она. "Двери комнат сами открываться и закрываться, слышатся странные звуки, а вещи летают по всей квартире безо всякой на то причины". "Слушай, Никки", - сказал я. "Ты должен прекратить дурачиться со всем этим сатанинским дерьмом и черной магией. Это мощный материал, и если ты не знаешь, что ты делаешь с собой, то хотя бы не делай глупостей в отношении альбома". Но Никки не обратил внимания на мою пылкую речь. "Это ничто", - сказал он. "Это всего лишь выглядит круто. Это - бессмысленные символы и вообще дерьмо. Я просто делаю это, чтобы побесить людей. Это всё чушь, будто я поклоняюсь Сатане или что-нибудь в этом роде". Я знал, что я не мог заставить его передумать, поэтому уехал. Когда я возвратился две ночи спустя, вилки и ножи торчали в стенах и в потолке, а Никки и Лита выглядели куда более бледными и больными, чем обычно. "Что, черт возьми, парни, вы с собой сделали?", - спросил я. "Мы ничего не делаем, мужик", - сказала Лита. "Я пыталась тебе сказать: просто, всякий хлам летает здесь сам по себе". Как только она это сказала, как вдруг, и я клянусь Богом, я увидел своими собственными глазами, как нож с вилкой поднялись со стола и вонзились в потолок прямо над моей головой. Я встревожено посмотрел на Никки. "Больше никакого «Крика с дьяволом», если ты продолжишь кричать с дьяволом, ты себя убьёшь". Хотите - верьте, хотите - нет, но я действительно полагаю, что Никки бессознательно выпустил наружу очень опасное зло, которым сам уже не мог управлять, поэтому он был на грани причинения серьезного вреда самому себе. Никки, должно быть, понял то же самое, потому что он самостоятельно решил изменить название альбома на «Крик на дьявола» («Shout at the Devil»). До сих пор тот случай остается одной из самых загадочных вещей, которые я когда-либо видел в своей жизни. К счастью, вскоре я встретил антрепренера по имени Дуг Талер, а он знал парня, Дока МакГи, у которого было много денег, и который хотел заняться менеджментом. Док был очаровательным низеньким парнем, который умел говорить правильные вещи. "Мы сделаем «Motley Crue» самой великой рок-н-ролл-группой в мире", - сказал он. "И даже если «Электра» не даст на это денег, это сделаю я". Казалось, всё складывается превосходно: «Motley Crue» теперь имели деньги, у них был парень по имени Барри Левайн, помогавший им с их имиджем, и они стали приоритетом компании. Благодаря искусным махинациям Дока, его богатой фантазии и щедрым подношениям, Никки, наконец, находился на рубеже перехода от восстания в «Виски» к революции на стадионах. Но, конечно, ничто не происходит для этих парней без борьбы. Проснувшись несколько недель спустя, я узнать, что Джо Смит был уволен, и компанией управлял теперь парень по имени Боб Красноу. Он уволил Тома Вермана и заменил его Роем Томасом Бэйкром, что было просто превосходно, потому что теперь было даже больше причин ходить на вечеринки к RTB, а Верман все еще хотел продюсировать альбом. Но как только мы были готовы приступить к записи, Красноу прилетел в Лос-Анджелес и вызвал Вермана и меня к себе на встречу. "Рок-н-ролла не будет", - сказал он нам. "Я решил, что не хочу видеть никаких рок-групп на лейбле. Я не взял бы даже Оззи Осборна, если бы вы принесли мне его бесплатно на серебряном блюде". "Почему Вы увольняете группу, которая продает много альбомов? Это, по меньшей мере, неразумно, Боб!" "Это – «Электра Рекордс», Том", - сказал он. "У нас есть традиции прекрасных и талантливых артистов, таких как Линда Ронстадт, «Doors» и Джексон Браун. Я не в цирковом бизнесе. И я не дам им ни пенни". "Их менеджеры желают сами заботиться о продвижении группы и затратах на тур". "Слушайте", - сказал он. "Группа просто ужасна. Я видел их видео, и оно меня сильно смущает. У меня была плёнка с «MTV»". "Как?! Но мы только что запланировали тур для группы вместе с «Kiss». Вы не можете этого сделать". "Я слышал об этом, и я отменил даты". Я позвал Дуга Талера и Дока МакГи, чтобы они встретились с Красноу, и он сказал им то же самое. Тогда они спросили его, что необходимо сделать, чтобы освободить «Motley Crue» от их обязательств перед «Электрой». "Вот, что я вам скажу", - смягчился Красноу. "Вы делаете лучшую запись, на которую только способны. Не волнуйтесь о деньгах, но и держите бюджет в разумных пределах. Я не буду обещать вам, что я его выпущу, но я обещаю, что помогу вам сделать это где-нибудь еще". Если бы их уволили тогда и они потеряли бы импульс своего роста, то это, вероятно, был бы конец «Motley Crue». Но, к счастью, случилось нечто, что заставило Боба передумать. И этим «нечто» стал Американский Фестиваль. Меньше, чем через год, Красноу в бандане с надписью «Motley Crue» в Мэдисон Сквер Гарден (Madison Square Garden) будет вручать группе награды за золотые и платиновые продажи альбома.
полная версия страницы